| ||||||
|
| |||||
|
Основные произведения Бобрышева Н.А.1. ПАРТИЗАНКА РИВА Теплая встреча состоялась с Героем Советского Союза Е. Г. Мазаник - одной из активнейших минских подпольщиц. Героиня подарила делегации свою книгу «Возмездие», в которой подробно поведала читателям о том, как партизанская мина, заложенная ею, подорвала наместника Гитлера в Белоруссии Вильгельма фон Кубе. На титульном листе автор написала: «Кузбассовцы! Пусть эта книга напоминает юношам и девушкам о мужественной борьбе минских подпольщиков с немецко-фашистскими захватчиками в годы Великой Отечественной войны». Я с огромным интересом прочитал «Возмездие» и написал рецензию на книгу, которую опубликовали некоторые газеты Белоруссии под названием «Ставка на партизанскую мину». А вскоре между автором книги и рецензентом завязалась переписка. В одном из писем Елена Григорьевна Мазаник написала: «В тылу врага храбро сражалась с фашистами Рива Велитовская. После войны, по слухам, она вышла замуж за демобилизованного сибиряка, и он увез ее в Кузбасс. Тебе как члену Союза журналистов страны мое дружеское поручение: найди ее, напиши, а материал вышли мне». Поручение воспринял как боевой приказ. Начались бесконечные поиски Ривы Велитовской. И вот, ура! Я ее нашел... На дворе ноябрь. Безлюден в эту пору осеннюю Чумыш. Редкий прохожий завернет на эту улочку, растянувшуюся вдоль реки и названную старожилами Пихтовкой. На самом краю Пихтовки, высвечиваясь из разлапистых громадных пихт и елей, стоит большой белый дом из кирпича. Здесь, вдали от шоссейной дороги и деревенских строений, еще безлюднее. Но тишина обманчива - Верх-Чумыш живет своей жизнью. Вот раскрылась дверь белого кирпичного дома, и из него выпорхнула веселая стайка мальчишек и девчонок. За ними, набросив на плечи легкую пуховую шаль, вышла старушка. Прижавшись к косяку двери, долго смотрела вслед беззаботным ребятишкам, приходившим поздравить ее, старую «учителку», с праздником Октября. И вспомнилась Риве Ефремовне своя собственная жизнь, полная тревог и лишений. Родилась в Западной Белоруссии в 1919 году, когда Белоруссия была ареной военных действий - сначала здесь хозяйничали немцы, потом власть перешла к Польше. Голод, безработицу, национальное порабощение - все пережили ее родители. Кое-как девчонка окончила гимназию, получила право преподавать в школе. Но все места в учебных заведениях были заняты выходцами из богатых семей, и ей, еврейке по национальности, пришлось колесить по городам и селам в поисках работы, куска хлеба. И везде - отказ. В сентябре 1939 года фашистская Германия напала на Польшу. Красная армия страны Советов взяла под защиту население западных областей Белоруссии и Украины. Рива Велитовская, как и весь народ этих областей, получила возможность свободно определить свою дальнейшую судьбу. Она стала учительницей немецкого языка в местной школе. Только теперь Рива Ефремовна оценила советскую власть, о которой до этого слышала и читала в «крамольной» литературе. Но недолго радовались свободной жизни западные белорусы. 22 июня 1941 года в село, где жила и работала молодая учительница, ворвались гитлеровцы. Уже на второй день в доме Велитовских появилась группа вооруженных захватчиков. - Ну, учителка, - брызгая слюной, сказал на ломаном русском языке один из фашистов. - Тут наш солдатен капут, кокнули. Выдавай партизаны. Рива оробела, стояла как вкопанная. Маленькая ее сестренка Доба забилась в угол и дрожала всем телом. - Молчат плохо. Говори - хорошо, - повысил голос гитлеровец и вытащил из кобуры наган. - Я учительница, - сказала Рива по-немецки, - мое дело просвещать, а не убивать! - Молчат! - заорал фашист и, размахнувшись, ударил ее рукояткой нагана. Больше Рива ничего не видела и не слышала. Очнулась в луже крови. Все тело ныло от невыносимой боли. В комнате никого не было. Поняла, гитлеровцы ушли и увели с собой Добу. Напрягая силы, выползла во двор. На улице сновали вооруженные солдаты. То из одного, то из другого дома вытаскивали ее соседей и под охраной направляли в центр села. Вместе со взрослыми, заливаясь плачем, шли ребятишки, вчерашние ее ученики. Слышались выстрелы и окрики: - Шнель, шнель! Рива огородами пробралась к сельскому Совету, куда сгоняли жителей со всего села. Из здания вышел рыжий офицер с повязкой на рукаве «комендант». Он браво взмахнул белой перчаткой и громко выкрикнул: - Вчера вечером убит солдат фюрера. За его смерть ответят смертью тридцать ваших. И так будет всегда. Комендант в сопровождении гитлеровцев и полицаев подошел к столпившимся жителям, и тут же по его указке было отобрано тридцать человек. Толкая прикладами, их повели к стенам сарая, выстроили в шеренгу. Рива чуть не крикнула. Рядом с учеником четвертого класса она увидела Добу, свою сестру. Та стояла, закусив губу, гордо подняв подбородок. Раздались выстрелы. Риве показалось, а может, так и было, что она услышала голос Добы: - Отомсти за нас, Рива! На следующее утро всех жителей опять согнали к сельскому Совету, в котором теперь размещалась комендатура. Мужчин и 16-17-летних подростков под конвоем отправили в лагерь, построенный за селом. Женщин взяли на учет, дали ломы и увезли реконструировать шоссейную дорогу. Около полусотни девушек тут же посадили на автомашины и повезли к железнодорожной станции. Прошел слух, что поезд с девушками пойдет в Германию. Риву и еще таких же, как она, евреек-девчат отправили в мужской лагерь: работать на кухне, мыть блоки, наводить порядок в туалетах. Полгода провела за колючей проволокой Рива. Скудный паек, рваная одежда, тяжелый труд... Ежедневно на глазах девушки расстреливали больных, близких ее сердцу односельчан. На участки, где работали заключенные, пробирались тайком посланцы партизанских отрядов. Они приносили медикаменты, продукты, гранаты, пистолеты и прятали в условленном месте. Так рос лагерный запас вооружения, который хранила Рива со своими подругами. Женщины не вызывали подозрений, и за ними меньше было догляда со стороны охраны. В ночь перед Новым 1942 годом никто в лагере не спал. Ждали сигнала к действию. И вот в небе вспыхнула ракета. По часовым ударили из трофейных автоматов. Считанные минуты - и за проволокой не осталось ни одного человека: уходили в лес к партизанам, изредка оглядываясь на охваченные огнем лагерные постройки. Так в январе 1942 года Рива Велитовская оказалась в партизанском отряде имени Жданова. Немало славных подвигов совершили партизаны отряда, где воевала боец Рива Велитовская. Партизаны истребляли живую силу врага, взрывали мосты, склады, военные и промышленные объекты, фашистские штабы, комендатуры. Народные мстители, сражаясь с карателями, брали под защиту население, спасая советских граждан от уничтожения, ограбления и угона на каторжные работы в Германию. Рива мстила за Добу, за односельчан, погибших в застенках гетто, за свою поруганную Белоруссию. Как-то ее вызвали в штаб отряда. Разговор был коротким. Надо пробраться в город, уничтожить огневые точки противника. Ранним мартовским утром 1942 года Рива вышла на задание. В плохонькой одежонке, с сумочкой за плечами шла она не торопясь, опираясь на палочку. По дороге то и дело ее обгоняли грузовики, груженные доверху ящиками. Промчалась машина с немцами. К вечеру добралась до города. И тут ее остановили полицаи. Потребовали документы. Рива подала документы. Учительнице Велитовской разрешалось навещать свою родную тетку в любое время дня и ночи. Высокий чернобровый полицай показался Риве знакомым. Она обратилась к нему: - И ты, Владимир Сенько, своим не доверяешь? Полицай, услышав свое имя, взглянул девушке в глаза, расхохотался. - Тебя, Рива, и впрямь не узнаешь. Старуха и только... Это моя знакомая, - сказал он своим напарникам. - Вместе в гимназии учились. Всю ночь Рива и Владимир просидели в доме, в котором жил прислужник гитлеровцев. Рива не вынесла его хвалебной болтовни и спросила напрямик: - А если наши придут, что тогда скажешь? Сенько замялся: - Меня не простят. Мои руки в крови. - Еще не поздно смыть ее. Если хочешь, помогу. Рива решила действовать напрямую. Рассказала, что она разведчица и может за него замолвить словечко. Но он должен помочь ей выполнить задание. Через двое суток Рива вернулась в отряд. Добытые ею с помощью Владимира сведения о противнике оказались точными. Вскоре партизаны нанесли удар по противнику. При отходе напали на комендатуру. Среди убитых был Владимир Сенько. За смелость Риве объявили благодарность. Рива вступила в комсомол. Особенно много работы у партизан было летом и осенью 1943 года. Была развернута операция «Рельсовая война». Летели под откос воинские эшелоны, разрушались железные дороги, мосты. В июне 1944 года осуществлялась операция по освобождению Белоруссии. Перед партизанами стояла задача отвлечь на себя вооруженные силы противника. Перед операцией состоялось собрание, на котором Риву приняли в члены ленинской Коммунистической партии. И она оправдала доверие. Ее снайперские выстрелы уложили до десятка фашистов. Фронт уходил на Запад. Партизанка Рива Велитовская осталась при особом отделе. Она, хорошо знавшая четыре языка, разбирала брошенные фашистами архивы, была членом военного трибунала. После работала паспортисткой в отделе внутренних дел. Здесь познакомилась с оперативным работником милиции, вышла замуж и сменила свою девичью фамилию на Столярову. Бережно хранит награды, среди которых самая дорогая ее сердцу медаль «Партизану Великой Отечественной войны» первой степени. Почти полвека назад семья Столяровых приехала в Верх-Чумыш. Сибирь заворожила Риву Ефремовну и Михаила Васильевича. В Кузбассе они нашли свою вторую родину. Не так давно Рива Велитовская-Столярова ушла из жизни. Но память о ней живет в сердцах односельчан, у всех, кого она учила и воспитывала многие годы.
Деревенька с городским именем Индустрия разбросала крестьянские подворья по всему склону Тырганского кряжа. Весной, куда ни кинь взгляд, всюду белеют, краснеют, зеленеют вокруг дворов лесные посадки. Цвела вишня, белым пуховым одеянием покрыли себя мощные кроны черемух. У некоторых домов стояли, упираясь в небо, свечками тополя и развесистые, с сережками, белоствольные шукшинские невесты-березки. Красотища! А воздух! Ни один Кисловодск не сравнится с этим индустринским уголком сибирского рая. Стоишь, вдыхаешь всей грудью медовый запах цветов и парного молока и никак не надышишься после прокопьевской шахтерской гари. На окраине села неприметный аккуратный домик со скворечником под навесом крыши. Пищат птенчики, их заботливые родители наперегонки тащат в свое тесное жилище мохнатых гусениц и дождевых червяков. У забора, притулясь всем телом к штакетнику, попыхивает самосадом деревенский мужичок. Мне, как заядлому курилке, враз захотелось вкусить прелести домашней «примы». - Закурить не найдется? - спрашиваю у него, а сам уже лезу в карман за зажигалкой. - Пока этим не бедствуем. Дыми, если не дорожишь здоровьем... - Ну вы-то курите и ничего. Вон какие кулачища! Быка свалят одним ударом. - Э-э! - протянул мужик с усмешкой. - Я вот уже полвека с гаком сосу эту гадость. К тому же я кузнец. Привык вдыхать «дым Отечества»... Он покопался в карманах и передал мне изрядно потрепанный кисет и... Держу в руках вещичку, а губы сами собой шепчут слова, вышитые на атласном лоскутке: «Самому храброму бойцу». - Кисет фронтовой, - говорит мужик, а я вспоминаю полузабытые чьи-то стихи: Кисет на фронте у солдата, Всегда в чести, всегда удел И день, и ночь. И вот расплата: Он выцвел, точно поседел. Бывало, он ходил по кругу, В карманах терся, был в пыли. Солдаты видели в нем друга, Оберегали, как могли... - Кто это вам его так расписал? - Э! - протянул хозяин расписного кисета. - Это уже история! До третьих петухов просидел я тогда у деревенского кузнеца Алексея Степановича. И вот что узнал из рассказов супругов Спиркиных... В летопись Кузбасса золотыми буквами вписана дата «26 декабря 1930 года». В этот, теперь уже исторический день беловские металлурги отлили первую плитку цинка. Вступал в действие Беловский цинковый завод - первенец цветной металлургии Сибири. Вагоны с ценным грузом чередой пошли на Запад и Восток страны. Весть о нападении фашистской Германии на СССР не убавила темпов ударного труда рабочих предприятия. Как и до войны, не переставали дымить трубы цинкового завода, протяжным басом гудел заводской гудок, скликая металлургов на смену. Только вот в грозном 41-м заметно поредела колонна идущих ранним утром к проходной. Да и состояла она теперь в основном из стариков, женщин, подростков. Мужчин, парней - не увидишь. Все ушли бить фрицев. В один из осенних дней в отдел кадров вошла щупленькая, лет семнадцати-восемнадцати девушка и выложила на стол бумажку, удостоверенную комсомольским штемпелем. В ней значилось, что Анна Тулаева, продавец продуктового магазина, направляется учеником сталевара. Кадровичка, уже в годах женщина, сквозь очки с удивлением взглянула на вошедшую: «Надо же! От добра добро ищет. Вот люди пошли!» В механическом цехе Анну встретили такие же, как она, девчата. В не по размеру сшитых брезентовых брюках и куртках, огромных резиновых сапогах, жестких рукавицах, они походили на пришельцев с далекой планеты. Зато как работали! Раскаленный металл, как по мановению волшебной палочки, быстро заполнял формы, тысячи огненных искр разлетались вокруг и впивались, случалось, в лица, прожигали спецовку. Тяжело, конечно, приходилось девчатам. Спертый жаркий воздух, едкая пыль, двенадцатичасовой рабочий день. Нет, не спасовала Анна Тулаева, не испугалась трудностей. К тому же звала ее комсомольская совесть, народный призыв: «Все для разгрома немецко-фашистских захватчиков!» А вскоре стала первоклассным сталеваром, настоящим бойцом трудового фронта. Как-то прослышали девчата, что на заводе собирают подарки для воинов Красной армии, стоящих насмерть под Москвой, Ленинградом, у стен Сталинграда. Как муравьи, несли люди в свои цехи платочки, носки, вязаные рукавицы с двумя пальцами, узелки с махоркой. Всю ночь просидела Анна, готовя на передовую гостинец. Все умение, всю душу вложила она в рукотворное изделие из атласной материи. Подруги, завидев кисет с вышивкой «Самому храброму бойцу», ахнули: - Вот это да! Вот это подарочек! - Быть тебе, Анна, женой этого «самого храброго бойца». А через день-другой вагон с дарами беловчан уходил на Запад, на фронт, на передовую... Синяя дымка окутала заболоченную низину. На берегу заросшей камышом речушки затаилась минометная батарея 673-го стрелкового полка. Бойцы сержанта Спиркина в обороне, в любую секунду готовы встретить огнем цепи гитлеровцев. Фашисты не раз пытались на этом участке подавить артиллерией огневые точки русских, форсировать речушку. Но минометчики были начеку. Заметив пехоту противника, они открывали бешеную стрельбу, били наверняка, как говорят, в самое яблочко. Оставляя десятки убитыми и ранеными, враг откатывался назад, чтобы, собравшись с силой, вновь атаковать. Уже рассвело, солнце быстро катилось по небосклону, а немцы будто устроили для себя отдых. Стояла редкая на фронте тишина. Только откуда-то издалека доносились наигрыши на губной гармошке, да в болотных зарослях передразнивали друг друга коростели. Но обманчива на передовой тишина. Не успел сержант Спиркин докурить самокрутку, как рядом с ним взорвался мощный артиллерийскийснаряд. Сержанта подбросило волной, больно кинуло в окоп, где только что стоял под маскировочной сеткой миномет и бойцы строчили весточки домой. Очнулся - ни орудия, ни боевых товарищей, кругом дымилась земля от взрывов. Короткими перебежками добрался до соседней огневой точки. И замер. Истекая кровью, в предсмертных муках корчился подносчик мин. Распластавшись, без признаков жизни тут же лежали бойцы этого расчета. А к берегу речушки уже подходили цепи противника. Бросился к уцелевшему миномету. Один за всех: за подносчика, за заряжающего, за наводчика. Выстрел, и мина точно ложится в цель. Враз ожили другие орудия. Фашисты залегли, а затем кинулись назад. Командир полка, следивший за боем с наблюдательного пункта, после высоко оценит мужество сержанта Спиркина и вручит ему сверток. В нем Алексей Спиркин и нашел аккуратно сшитую атласную сумочку, плотно набитую махоркой, с вышивкой «Самому храброму бойцу» и уголок листка из ученической тетради. Прочитал: «Кури на здоровье и бей гадов-фашистов. Аня Тулаева. Белово, цинкзавод». Как-то вмиг екнуло сердце, пахнуло Сибирью, припомнилось село Индустрия Прокопьевского района, колхоз, где до призыва в армию он работал кузнецом. Выбрав свободную минуту, Алексей засел за ответное письмо незнакомому адресату - Ане Тулаевой с цинкзавода. Еще почти четыре года дрался сержант Спиркин с фашистами. Был ранен, контужен. Но, подлечившись, снова возвращался в строй артиллеристов. В часы затишья доставал из походного солдатского вещмешка письма от девушки, а писала она часто, читал и перечитывал их, коротко сообщал Анне о себе, о своем фронтовом житье-бытье. И ждал. Ждал почтальона, берег ее кисет и воевал... ...В механическом цехе раздался телефонный звонок. Дежурная вызвала на проходную Анну Григорьевну Тулаеву. Как была в брезентовой робе, с закопченным лицом, так и предстала девушка перед статным военным. На его гимнастерке поблескивали орден Красной Звезды, медаль «За отвагу» и другие награды. - Я за тобой. Собирайся в Индустрию, - сказал военный, завертывая папироску и бережно придерживая в руках атласный кисет с вышивкой «Самому храброму бойцу». И Аня поняла: перед ней ее заочный знакомый - Алексей Степанович Спиркин. Последнее письмо от него, написанное из Восточной Пруссии, она получила месяца три-четыре назад. Он сообщал, что по дороге домой заглянет к ней в гости. Сдержал слово фронтовик... И укатила Анна с Алексеем в Индустрию, даже не взяв полного расчета на заводе, укатила навсегда. - Индустринские девчата, - рассказывала Анна Григорьевна, - встретили тогда меня с завистью и ревностью. Вон какого мужика отхватила! Но когда узнали, что нас всю войну связывала крепкая дружба, приостыли. - Приутихли, - добавил Алексей Степанович, поправляя слуховой аппарат, туговат стал на уши - сказалась контузия. - Увидели, что Аннушка ни в какой работе деревенским умехам не уступает. И это так. В семейном архиве Спиркиных я нашел несколько грамот военного и послевоенного времени, которых удостаивалась Анна Григорьевна. Вот почетная грамота Беловского горкома партии и горисполкома от 26 июля 1943 года. Читаю: «За самоотверженный труд, за выпуск наибольшего количества сверхплановой продукции в Сталинский фонд Победы награждается стахановка А. Г. Тулаева». На документе портрет И.В. Сталина, его слова: «Все наши силы на поддержку героической Красной Армии, нашего Красного Флота. Все силы народа на разгром врага!» По-ударному после войны работал и Алексей Степанович. Об этом говорят многие официальные бумаги, медаль «За трудовую доблесть». Супруги Спиркины прожили свою жизнь в любви и согласии. Вырастили и воспитали четверых детей. Валерий и Татьяна - инженеры. Николай и Владимир тоже занимают ведущие рабочие места в трудовых коллективах. И когда собираются вместе, непременно вспоминают историю о кисете с вышивкой «Самому храброму бойцу», о том, как благодаря маленькому атласному мешочку крепкой нитью были связаны пламенные сердца их родителей.
3. ЖУРАВЛИ Давненько от друга ни строчки, На почте, видать, канитель. Или миной прошитые почки Старика уложили в постель. Сердце забило тревогу, Назавтра, лишь рассвело, Бросаю дела – и в дорогу: Автобусом еду в село. Вот деревня, березка у дома, Скворечник под самую синь. У сарая на бричке солома, На грядках - сорняк и полынь. На крыше труба покосилась, Пожухла, засохла сирень. Бадейка совсем развалилась, Свалился в канаву плетень. Не слышно мычанья коровы, И будка собачья пуста. Топор, молоток и подковы В луже лежат у куста. Доскою забито окошко, Души ни единой окрест. Только в предбаннике кошка Жадно мурлычет и ест... Уходят из жизни солдаты, Ушел и мой друг-капитан. Раны тому ль виноваты – Не скажет войны ветеран. Прижавшись, стою у березы, По небу плывут журавли. И горькие, горькие слезы Из глаз по щекам потекли. От стаи вожак отделился, Облетел деревеньку вокруг. Не сон мне печальный приснился – Не птица была то, а друг. - Прощай, - закричал я вдогонку, Вожак мне крылом помахал. Стая свернула за горку, И друга я вновь потерял. Разбитый домой возвращался, Автобус гремел и пылил. Рюкзак мой по полу катался: Я кошку с собой прихватил.
Нашу стройбригаду на каждом собрании, на всех производственных совещаниях не в пример другим трудовым коллективам ставили. И планы мы с натугой берем, и дисциплина прихрамывает. Бывало, после таких мероприятий мы неделями спорили, кто повинен в наших низких показателях. Одни говорили, что бригадир пришелся не ко двору, невзлюбило eго начальство. Другие всю вину свалили на снабженцев: то пиломатериал доставят с опозданием, то забудут подкинуть цемент. Л плотник Аким Криволапов стоял на своем: цемент и доски - ерунда. Бригаде не хватает заряда бодрости. Отсюда все беды. Теперь-то мы все поняли, что прав был плотник Аким. А начались перемены к лучшему с приходом в бригаду пенсионера деда Прохора Ивашкина. В то раннее утро собрались мы, как всегда, на пятиминутку. Бригадир обвол одучим, как дым самосада, взглядом и говорит: - Нот, знакомьтесь! Нового стеколыцика к нам прислали. Может быть, вопросы к нему будут? - Пусть расскажет свою биографию, - съехидничал Аким. - Хватит ли у него силенок раму вставить? Дед лениво поднялся, положил на скамейку мохнатые варежки, почесал спину и сказал: - Биография моя только начинается. Семьдесят пять годков всего лишь минуло с тех пор, как поп крестил. На силенку не обижаюсь. Спросите у моей старухи. Она-то врать не умеет. Да и соседка, бабка Авдоха, подтвердит. Строители оживились, расхохотались. По душе им пришелся ответ новичка. «Во дед дает!» - воскликнул Аким Криволапый. С пятиминутки бригада уходила с веселым настроением. Впервые за многие месяцы эта рабочая смена прошла как-то незаметно. А когда бригадир подвел итоги трудовою дня, ахнул: на 120 процентов норму выработали! Назавтра снабженцы «забыли» подвезти нам гвозди. Сидим, захлебываемся от безделья сигаретным дымом. На душе кошки скребут. На чем свет стоит ругаем начальство от низа до самого Кремля. Откуда ни возьмись - дед Прохор. Присел, молча кашлянул в кулак, стащил с ноги пим, снял шерстяной чулок и беленьким, расшитым носовым платком начал большой палец ноги вытирать. Мы разинули рты: но видывали, чтобы носовым платком ноги обихаживали. - Ты что, старик, рехнулся? - это опять Аким Криволапый со своим вопросом. - Да вот, - вздохнул дед Прохор. - Такая уж моя доля горькая. - Расскажи, - посыпалось со всех сторон. - Э-э! - протянул дед. - В молодости это было. Строили мы в Шарапе колхозный амбар. Я внизу с рамой возился. Алдоха - жених Авдохи (фамилию ужо запамятовал) - стропила ставил. И надо жо! Уронил топор, раззява. Острый, как бритва! Я не успел голову задрать, как кончик носа и палец ноги дочиста срезало этим топором. Да. Запрягли Сивку и в больницу меня. А там - как при Чубайсе режим: электричество потухло. А потом хирурги операцию делали и все перепугали: вместо кончика носа палец пришили. А нос на ногу присобачили. С тех пор вот и мучаюсь: как сморкаться, простите, так разуваться. А ноготь на носу растет. Мы еще долго сидели с разинутыми ртами. Потом грохнули, на всю деревню было слышно, Про гвозди забыли, со смехом по рабочим местам разошлись. Ужо домой давно надо, а нас палкой со стройки не выгонишь: и усталость не берет, и даже пивца не хочется. Здорово старик своей шуткой подбодрил. Верьте - не верьте, но в тот день, несмотря на неразворотливость снабженцев, задание выполнили аж на 150 процентов. На той неделе рано yтром вся наша бригада собралась в конторе. И пока бригадир нежился с женушкой, мы пристали к деду Прохору: «Расскажи да расскажи что-нибудь интересненькое из своей биографии». Старик по привычке почесал спину и говорит: - Если так, то слушайте. У меня вся жизнь не нитками мулине соткана, а интересными случаями. При Хрущеве это было. Меня, молодого аграрника-кукурузовода, пригласили в Москву на выставку достижений народного хозяйства. Наехало нас туда видимо-невидимо со всего Союза. Откуда-то из-под Кубани приехала на выставку свинья. Да. Настоящая хавронья. Ходит эта животина по картинной гaлерее, поглядывает на изделия молодых, как я, «художников» и морщит свое свиное рыло. Между полотнами стояло зеркало. Хрюшка остановилась пород этим трюмо и задумалась. «Единственная хорошая картина», -наконец признала она и, задрав хвостик, ушла с выставки. Mы расхохотались, а дед Прохор, воодушевленный нашим веселым настроением, продолжал: - У бабки Авдохи (моя самая любимая из всех бабок деревни) есть курятник. В нем содержится полсотни кур-несушок и пять молодых петушков. И вот один из них подал заявление в музыкальную школу. Бабка Авдоха спрашивает будущего ученого музыканта: «Зачем тебе еще и учиться? Ведь ты и так поешь не хуже Киркорова». «Я сам это знаю, - отвечает петушок. - Но курицы требуют диплома». Хохот стоял до прихода бригадира, Так и пошло. Еще раннее-прераннее утро, а вся бригада - на стройучастке. Все спешат деда послушать. Опозданий как не бывало. Прознали про прибаутки старика снабженцы, тоже чуть свет - к нам в бригаду. Уразумели, что шутка - минутка, а заряжает на час. А активист Федор Афонин плакат на самом видном мосте пристроил: «Смех укрепляет здоровье лучше, чем масло коровье!» Вчера администрация стройки подвела итоги соревнования за достойную встречу Дня смеха - 1 апреля. Наш коллектив первое место отхватил. Премию начислили. Прав был Аким Криволапов. Сейчас в бригаде царит здоровый дух. А душой заряда бодрости, как всегда, является семидесятилетний пенсионер Прохор Ивашкин. Недаром местные руководители решили направить его после праздника в отстающий цех животноводства. Расставаться со стариком но хочется. Ведь он сделал нашу строительную бригаду дружной, работоспособной.
НА ИСХОДЕ 1941-го, первого года Великой Отечественной войны, развернулась кровопролитная битва под Москвой. Обороняясь, паши регулярные воинские части наносили немецко-фашистским захватчикам ощутимый урон в живой силе и технике, ждали приказа командования о начале контрнаступления. Готовились перейти от обороны к наступлению и войска Юго-Западного фронта, где воевал наш земляк Пётр Колпаков. Однажды группу разведчиков вызвали в штаб полка. Разговор был недолгим. Пород тремя бойцами ставилась задача пробраться в тыл противника и взять сведущего в военных долах «языка». На эту операцию отводилось три дня. Пётр Иванович Колпаков вспоминал: «В тыл врага проникли в ночь на 30 декабря. Весь следующий день пролежали под корягой вывороченного снарядом дерева в ста метрах от передовых позиций гитлеровцев. Стало темнеть. И тут заметили двух фашистов, идущих к батарее. Они весело болтали. По всему видать, были подвыпившими. За спиной одного - термос. Другой нёс увесистый рюкзак. Решили брать... В часть вернулись перед рассветом. Пленных сдали дежурному офицеру. Осматривая вещи немцев, комполка, улыбаясь, сказал: «Эти трофеи возьмите в разведроту». В термосе оказался наваристый борщ. В рюкзаке нашли несколько бутылок спирта, мясные консервы и другую провизию. И тут кто-то из боевых товарищей выкрикнул: - Братцы! Да сегодня же Новый, 1942-й, год. Как по мановению волшебной палочки, на бруствере окопа оказалась веточка сосны, украшенная гильзами. Выпили за удачный рейд в тыл врага, за питательный ужин, доставленный на нашу передовую из логова гитлеровцев. С немецкой стороны ещё долго доносились пушечные выстрелы. Фашисты бесновались, не дождавшись своих снабженцев. Прославленный разведчик, Герой Советского Союза П. И. Колпаков завершил боевой путь в Берлине. В его наградных листах значится, что за время Великой Отечественной войны он уничтожил более 300 гитлеровцев, взял в плен несколько фашистских солдат, семь офицеров и генерала. Последние дни жизни работал управляющим Ускатским отделением совхоза «Севский».
САМЫМ излюбленным местом отдыха бурлаковской молодёжи была живописная полянка за селом. Там собирались юноши и девушки не только порезвиться, развлечься после напряжённого трудового дня, но и сплясать под гармошку, спеть задорную шуточную частушку, задеть припевками самолюбие парня, который, как говорили девчата, ближе своего носа ничего не видит. Вышла как-то она, Аннушка, в круг, взглянула в сторону высокого стройного юноши и затянула: - Сколько можно за тобой бегать незамеченной... Частушка, наверное, больно кольнула Василия. Он подошёл к девушке, робко взял за руку и смущаясь тихо протоптал: -Я тебя провожу. Не возражаешь? Вскоре Василий и Аннушка стали мужем и женой. Но недолгим было семейное счастье молодой пары Бастрыгиных. Василия призвали в армию. На Дальнем Востоке, где он служил, было неспокойно. Нередко нашу границу с Маньчжурией, оккупированной Японией, пару-шали самурайские лазутчики. Л 29 июля 1938 года на территорию Советского Союза вторглись японские войска и захватили сопку Безымянную у озера Хасан» Храбро сражались бойцы Дальневосточной Краснознамённой армии. В боях за сопку Василий Бастрыгин совершил геройский подвиг. Из своей гаубицы он разбил пушку противнику и в рукопашной схватке уничтожил до десятка японских солдат. Однажды вечером в дом Аннушки - Анны Игнатьевны - зашёл почтальон. Взяла дрожащими руками конверт с армейским штемпелем. «Что-то с Васей», - мелькнула мысль. Буквы, напечатанные на пишущей машинке, слились в одну строчку. Малопомалу разобрала: «За исключительное мужество и геройство в боях с японскими самураями за высочу «Заозёрную» ваш муж Бастрыгин Василий Фёдорович награжден орденом Боевого Красного Знамени», - сообщало командование Дальневосточной армии. В первых числах декабря 1939 года герой вернулся в Бурлаки. Не успел по-настоящему, как хотелось, пожить на гражданке - уже через 15 дней после демобилизации снова надел солдатскую шинель. Призвали сражаться с белофиннами. Кадровый боец, имеющий уже навык в боях, был всегда на передовой, на самых ответственных участках войны. Дождалась Анна Игнатьевна своего Василия и с финской. Пришёл он вовремя. Колхоз рос, развивался. Па полях появилась техника, но не хватало механизаторов. По путёвке Бастрыгин прошёл курсы трактористов в СПТУ-2 в посёлке Школьном. Наступил грозный 1941-й. Одним из первых бурлаковцев ушёл на защиту Отечества Василий Бастрыгин. Много фронтовых дорог Великой Отечественной прошёл сибиряк. Оборонял Сталинград, освобождал Польшу, был в Германии. Сражался старший сержант отважно, об этом свидетельствуют награды - орден Отечественной войны 2-й степени, орден Красной Звезды, медали «За отвагу», «За оборону Сталинграда» и многие другие. День Победы над фашистской Германией Василий Егорович встречал в госпитале, вражеская пуля навсегда изувечила левую руку. Вернувшись с Отечественной инвалидом, фронтовик до самого выхода на пенсию по старости трудился в совхозе «Бурлаковский». Какую бы работу ему ни поручали, везде и всегда показывал добросовестность, армейскую исполнительность.
ПОСЛЕ окончания Великой Отечественной войны жители посёлка Школьного привыкли видеть Владимира Игнатьевича Назарова прихрамывающим, с батожком в руке. И вдруг идёт бывший фронтовик без палочки, широким шагом, с веселой улыбкой на лице. Это чудо совершил хирург Центральной районной больницы Валентин Николаевич Емелькин вместе со своими ассистентами. Люди в белых халатах вернули ветерану здоровье, поставили в строй тружеников, а на намять вручили ему фашистскую занозу - осколок от снаряда, который он проносил в ноге 28 лет. ...Шёл второй год войны. Воинская часть, в которой служил В.И. Назаров, медленно, но успешно продвигалась с ожесточёнными боями на запад. Готовилась новая наступательная операция. В штабную землянку командира полка срочно вызвали 12 самых смелых, пронырливых, умудрённых опытом разведчиков. Задание: пробраться в тыл врага, разведать огневую мощь немцев, взять «языка». Старшим - Владимир Назаров. Под покровом темноты разведчики перешли линию фронта. Незаметно миновали фашистский пост. Всю ночь провели на огневой позиции гитлеровцев, засекая по вспышкам орудия. На рассвете, прихватив с собой пленного, стали возвращаться к своим. И тут разведчиков обнаружили. Немцы открыли ураганный огонь из миномётов. Укрылись в противотанковом рву. Как только наступило затишье, снова в путь. И туг раздался оглушительный взрыв. Кто-то из бойцов нарвался на мину. Владимира Назарова отбросило ударной волной. Товарищи подобрали его, всего окровавленного; недвижимого. Долго лежал в госпитале без сознания отважный разведчик. Шесть сложнейших операций перенёс. Но врачи оказались бессильны извлечь все осколки от вражеской мины. Инвалидом вернулся домой. - 28 лет проносил в ноге большую фашистскую занозу, - рассказывал газетчику Владимир Игнатьевич. - Спасибо нашим сельским врачам и хирургу Валентину Николаевичу Емелькину. Я снова в строю. Батожок и осколок храню как память о Великой Отечественной войне.
Прекрасных дней в году немало, Но женский день светлее всех. Лучами солнце заиграло, Всюду шутки, всюду смех. А мне нерадостно, не спится, Бедой до боли удручен. Хотелось женщиной родиться, А был мальчишкою рожден. Я, женщины, душою с вами, Шлю сердечный вам привет. Вам быть прекраснее с годами – Такой наказ и мой совет!
Маньчжурия. Сорок пятый. Лето. Вот-вот сигнал к атаке будет дан. Под Муданьцзяном дело было это. Лежу в окопе. Рядом - капитан. Родом он откуда-то с Алтая. Душа солдат. Для всех авторитет. Шрам на лице и голова седая. Граната - в левой, в правой - пистолет. Помню: там, еще в учебной роте, Капитан частенько говорил: - Вам придется бить врага в пехоте, Набирайтесь храбрости и сил. Надо всем прилежнее учиться, Овладеть секретом ратных дел. Ведь пехота - всех полей царица. Где труднее - там ее удел. Как пригодились нам его заботы. Знать, не зря он комиссаром был. Храбрецов-солдат из нашей роты Сам генерал часами наградил... Над окопом пронеслась ракета, И пехота ринулася в бой. Это было под Муданьцзяном, летом, Не гвоздикой пахло, а войной.
Наш окоп покрылся дымкой. Ранний час. Бойцы храпят. С автоматами в обнимку После боя крепко спят. Им дела былые снятся: Отчий дом и пашни новь, Сельский клуб, конечно, танцы Под гитару иль гармонь. И невесты - нет секрета. Но проснись, солдат. Пора. В небе вспыхнула ракета На рассвете, в пять утра. Сразу ахнули все пушки, Ожил ротный пулемет. И на сопке, на верхушке Огрызнулся вражий дот. Беспрерывно бьют японцы, Мины рвутся там и тут! Дым и гарь. Померкло солнце, Но бойцы вперед идут. Покачнулся Ваня Деев – Балагур и гармонист. Пал калтановец Авдеев – На гражданке тракторист. Смерть кругом ряды косила, Всюду был кромешный ад. Нет такой на свете силы Повернуть солдат назад. Вновь «ура». Летит граната В амбразуру. Дот затих... Перекур. Дымят ребята, Ну а я пишу вот стих!
Давненько от друга ни строчки, На почте, видать, канитель. Или миною рваные почки Старика уложили в постель. Сердце забило тревогу, Назавтра, лишь рассвело, Бросаю дела и в дорогу Автобусом еду в село. Вот деревня, березка У дома, Скворечник под самую синь. У сарая на бричке - солома, На грядках - сорняк и полынь. На крыше труба покосилась, Пожухла, засохла сирень. Бадейка совсем развалилась, Свалился в канаву плетень. Не слышно мычанья коровы, Собачая будка пуста. Топор, молоток и подковы В луже лежат у куста. Доскою забито окошко, Души ни единой окрест. Только в предбаннике кошка. Жадно мурлычит и ест... Уходят из жизни солдаты, Ушел и мой друг-капитан. Раны тому ль виноваты – Не скажет войны ветеран. Прижавшись, стою у березы, По небу плывут журавли, И горькие, горькие слезы Из глаз по щекам потекли. От стаи вожак отделился, Облетел деревеньку вокруг... Не сон мне забавный приснился, Не птица была - а мой друг. – Прощай, - закричал я вдогонку, Крылами вожак помахал. Стая свернула за горку, И друга я враз потерял. Разбитый домой возвращался, Автобус гремел и пылил. Рюкзак мой по полу катался: Я кошку с собой прихватил.
12. Баллада о солдате С сопки Лысой, не смолкая, Бьет по роте пулемет. Огонь кучный самурая. Нам подняться не дает. Пули - смерти разрывные Бруствер сверлят земляной. И проносятся «шальные» С жутким свистом надо мной. Рядом Жлудов, Парень бравый, Из Прокопьевска горняк. Он солдат уже бывалый – Мой товарищ, мой земляк. Отсидеться тихо мог он, Но не пряча в землю нос. Он зажал в руке лимонку, Из окопа - и... пополз. По-пластунски, прижимаясь, Метр за метром он берет. С сопки Лысой, наслаждаясь, По нему японец бьет. Цокот пуль по камням справа, Взрывы слева. Ну, конец! Но ползет земляк исправно. - Ай да Яша! Молодец! Вот за кочку уцепился Вот уже земляк за пнем. За кустом каким-то скрылся, Не видать, хотя и днем. Пули строчками из дота Дыбят землю невпопад. - Приготовься к бою, рота! – Кто-то крикнул из солдат. И окоп зашевелился: - Где же Жлудов? - Где же он? В воду канул, растворился. Провалился, будто сон? Тут на сопке так рвануло, Что тебе весенний гром. Дымом едким затянуло Враз вершину всю кругом. Смолкли выстрелы из дота. Захлебнулся пулемет, И пошла, пошла пехота Перебежками вперед. Бой окончен. Сопка наша. Алый стяг над головой. - Вот те на! Смотрите – Яша, Целый, радостный, живой. Он сидел, смолил махорку, По лицу струился пот. Стала рваной гимнастерка, Каска - задом наперед. С шумом, гамом обступили Пехотинцы храбреца В руки цепкие схватили И давай качать бойца... А назавтра в час рассвета, Лишь очнувшись ото сна, Мы увидели ракету: Снова в бой звала она. И опять отважно дрался Из Прокопьевска горняк, Первым в стан врага ворвался Мой товарищ, мой земляк.
- За Родину! - и наш комбат, Свистящих пуль не замечая, Опять вперед повел солдат, Чтоб с сопки выбить самураев. Бежал и я, зажав в руке Металл горячий автомата, И видел, как невдалеке Рванулась мина от комбата... Над сопкой взвился красный флаг, С лица стирали пот солдаты. Враг отступил. Разбит был враг. Но не было средь нас комбата.
| ||||||
| ||||||
| Сайт создан по технологии «Конструктор сайтов e-Publish» | ||||||