| ||||||
|
| |||||
|
Основные произведения Шабалина В.В.Твой снег, как смоль, непостижимый город, Разбросанный, как Рим, среди холмов, Ты недостоин праздных разговоров О том, как черен ледяной покров.
Ведь эта грязь оплачена слезами Шахтерских вдов и их детей - сирот. Вы снова опустились в темный грот, Мужчины с подведенными глазами.
Все просто в этом городе не зря. Помпезных зданий с портиками мало. Помпезная империя угля Скрывает в недрах целые кварталы.
Там легионы завязали бой В кромешной тьме с незримыми врагами. Солдаты в шлемах, и над головой Горит аккумуляторное пламя.
Да на плече спасатель-кислород Одних спасет, других огнем задушит, Звенят мечи, вгрызаясь вглубь пород, И искры выхолаживают души.
А на войне всегда, как на войне - Не все вернутся к женщинам и детям. Тепло и свет здесь ценятся вдвойне - Все, что от них останется на свете.
Ошибки ждет невидимый метан, Едва висит предательская кровля, Но нужно в бой, а если что не так, За все заплатят кровью, кровью, кровью.
Едва ползет груженый эшелон Не потому, что машинист измотан, А потому, что капля из вагон Приходится по сводкам и расчетам.
В горячей печке уголь шевеля, Включая свет с нормальным напряженьем, Я помню, что в империи угля Всегда кипит незримое сраженье.
Там вечер. Рота вышла на гора: Глаза да зубы. Скинули червонцы. И не спеша законные сто грамм Шарахнули на выжившее солнце.
И по домам, где на иголках все Упрямо ждут, поникнув головою. У жен глаза от радости в росе - Сегодня все вернулись и забоя.
В неведомой стране, где властвуют снега, Где протекает Томь холодным серпантином Чувашским ходокам дала приют тайга, Спасая вместе с богом триединым. До волжских берегов так много дней и верст, Там семьи, там земля по крохотной полушке. А здесь - лесная ширь и травы во весь рост, И величавый лось пасется на опушке. На родину отцов вернулись мужики, Сказали, что да как, заколотили окна. Собрали бедный скарб в просторные мешки И в добрый путь до станции Болотной.
Помните, погибла Помпея, Когда раздразнили Везувий? В. Маяковский.
Горячих слов спрессованные сгустки Кипят во мне. Я слышу слабый шум. А дураки болтают об искусстве. Но нет его. Есть женщина и ум.
Как днем из сатанинских мастерских. Со дна души выходит на поверхность Все мутное, но то пока не стих, Все страстное, но то пока не вечность.
Но дрогнул склон. Сквозь пепел, дым и прах Вдруг полилась сжигающая лава. Теперь пора. Пора воспеть в стихах Любовь и ненависть. Презрение и славу.
И дрогнула земля. Уходит из-под ног, Как банка с кипятком, покрылась сетью трещин. Я думал, возгордясь, что мне не нужен Бог, Но править вывих душ он посылает женщин.
Земных полубогинь с пророчеством в глазах, Со слабостью в руках и плавной силой бедер. В смертельном стуке шпаг мы забываем страх, Стремясь к одной из них, единственной в природе.
Бессонница и ночь. Помпеи сожжены. Засыпаны до крыш, и каменеет лава. У дыма нет огня. У мужа нет жены. Лишь ночь и тишина. И в кубке ждет отрава.
Звено к звену, как якорная цепь, Уходит время в ледяную бездну. Но слово - вот надежнейшая крепь, Вовеки не бывает бесполезным. Мы многого не можем изменить – Ведь мы всего лишь подмастерья Бога. Пред нами, как натянутая нить, Лежит одна привычная дорога - Дорога в школу. И по ней пройти Не легче, чем крестьянину за плугом. Ругаемся, но ты, дитя, прости, Что не для всех я оставался другом. Наперекор Не выместь из души ни золота, ни сора. Усталость ли гнетет, осенняя ль хандра. Но дразнит, как быка плащом тореадора Диковинная вещь - октябрьская жара.
Откуда этот дар измотанным селянам? Какое божество прислушалось к мольбам? Наверно, в третий раз по рощам и полянам Приходится цвести отважным огонькам.
Сверкает средь болот оранжевое чудо В тоскливой желтизне нескошенной травы. Вот так же иногда, пьянящие рассудок, Распустятся слова в потемках головы
Ни объясненья этому, ни смысла, Конечно, нет. Жизнь катится, пуста. Пока водой с кривого коромысла Вдруг не окатит душу красота.
Моим цветам с букетом не ужиться, Их не прицепишь розой на карман. Едва заденешь - сразу обнажится Их главный смысл - коробочка семян.
Все выгребла из мышц безжалостная осень. Ни тела, ни души - бесформенный комок, Когда бы не горел среди болот и просек Расцветший в октябре оранжевый цветок.
Поэзия везде; В метели и дожде, В распухшей на глазах Ивовой почке, В асфальте и руде, В любви и во вражде Заложены ритмические строчки. Как вышколенный взвод, Мир слаженно идет. И ни одна нога не ступит мимо. И человек, и тля свой тяжкий крест несет. Вся разница - В особенностях грима. Извечная борьба Безверия и вер Шлифует дух и плоть замысловато. За маскою любви таится лицемер, Спаситель - за личиной супостата. Поэзию найти (Шальны ее пути) Непросто все же. Не дается даром. Лечебный сбор из трав Хоть сколько кипяти: Один спасен, другой убит отваром. Что в этом мире ритм? Мир без него постыл. Я видел камень на краю дороги. В базальтовом куске Дух магмы не остыл, Он так хотел в кипящие пороги. А что же человек? Патриций и плебей, Мыслитель и злодей, Товар и сдача. Всегда напополам разбит, как скарабей. Соединить - нелегкая задача. По силам ли кому? Ко слову моему Прислушиваться гордость помешает. Все знают, что и как, А этот, мол, чудак Все камни у дороги воскрешает...
6. Влюбленной женщины глаза чисты, как снег. Огонь надежды в них горит и страх утраты. И что-то прячется под крылышками век. Такое, что мороз промеж лопаток.
Пусть говорят святоши и ханжи: Любовь - обман, и век ее недолог. Мне не дает поверить этой лжи Твоей любви зазубренный осколок.
В твоих глазах - магическая власть, Они мне душу мрачную врачуют. Так почему же не отдаться всласть Стихии сумасшедших поцелуев?
Но что-то останавливает нас. То суета, то дикая усталость. Давай перелистаем страницы глаз, Забудем все. И жизнь начнем сначала.
Июль. В незамутненных небесах Ярило упивается собою. Слипается клубника в туесах И ребятишки носятся гурьбою.
Июль. Не до тоски и не до грез Работа - от зари и до заката. Земля в завалах срезанных волос - Все сбрил под корень работяга-трактор.
Июль. Среди забот и передряг Вдруг сердце резанет то тихий вечер, То ручеек, пробивший меж коряг Свою тропу, прозрачен и беспечен.
То гордая береза, наклонясь, Заворожит зелеными зрачками, То вдруг цветка загадочная вязь Заговорит резными лепестками.
И всюду жизнь. Июль вошел в зенит. И так печет, что дрожь объяла воздух, А между делом яростно гремит, Растратив все накопленное в грозах
Для земли шестьдесят - это возраст младенца. Сделал пару шагов из пеленок едва И уже заслужил репутацию сердца Для огромной страны, что тепла и жива. До тех пор, пока уголь, бесценен и черен, Выдают на гора горняки из глубин, И стальная река вытекает из домен, Превращаясь в послушные руки машин. Но не только за это душа прикипела К той суровой земле, что зовется Кузбасс – Нет в лесах уголка, где бы птицы не пели, Где б цветы не ласкали внимательных глаз. Пусть зимою метели никак не утихнут, И трескучий мороз тянет к лени и сну, Но тайга не сдается: зеленые пихты, Как солдаты в строю, ожидают весну. А весной трактора заворчат и с натугой Нашу землю распашут, дав жизнь семенам. Землю бросить нельзя, словно старого друга, Ведь она не обманет, - даст хлебушек нам. Величавой природы разумные дети, Что посеем сегодня, то завтра и жать. Это слово - Кузбасс - так похоже на ветер, Что колышет хлеба и бежит по межам.
Загадкой мучится холеная Европа: Как мы тогда могли остановить Девятый вал фашистского потопа. Смогли непобедимых победить? Повержены во прах потомки Ришелье, Немецкие войска в Париже шаг чеканят. Как пристяжные, путаясь в шлее, Пристегнуты норвежцы и датчане. Над Лондоном кровавая орда - Там через день гудит бомбардировка. На англичан надвинулась беда: Развалины и светомаскировка. Для польской шляхты черный день настал, И не поможет гордость и отвага. На кавалерию тяжелый танк в крестах- Кипит на башнях кровяная влага. Но что случилось? Кто кричал «блицкриг», Вдруг захлебнулся собственною кровью. Ответ простой: одумался мужик, Соху наладил и пошел по полю. Дивились немцы: «Где же тихий раб, От крепостного права замордован, В колхозах битый и лишенный прав, Невежеством и страхом заколдован» Не тут-то было. За века тоски Такого в русских душах накопилось, Что ненависть, стучавшая в виски. Как сжатая пружина, распрямилась. Да так, что не снаряды, а тела Юнцы бросали амбразуре в пекло! Европа ничего не поняла: Там думали, что нет боекомплекта. Но не железо здесь решило спор, Не круговерть суровых приказаний- Полков сибирских бешеный напор. Гнев русских пахарей из-под Рязани. Да, было тяжело и горячо, И на фронтах не зря палили порох. Но воскресал Емелька Пугачев За рычагами тех «тридцатьчетверок». Пахала следом землю до камней Так по-крестьянски матушка-пехота, Что до сих пор нет сорняка на ней, Лишь кое-где бетон разбитых дотов. Великая крестьянская страна! То был, наверно, твой последний подвиг. Звенит опять, опять звенит весна, Но видит нас, покорных и убогих. Крестьянства нет, и, значит, нет солдат. Ведь плуг и штык - они похожи блеском! Людей уставших равнодушный взгляд Скользит по этим брошенным железкам. Мы выстоим. Нам рваться из оков Поможет память. Жаль, погибли деды Как мало их, последних стариков, Добывших нам великую Победу!
Порастеряла тройка бубенцы. Стучат копыта в землю глуховато... Но помнит мир, как деды и отцы Для внуков добывали Сорок Пятый. Тогда казалось: вот он - звездный час! Ведь, разрывая воздух раскаченный, Россия по Европе пронеслась – Неудержимый вихрь разноплеменный. Бросачи немцы, в ужасе дрожа. Юнцов и стариков под пули наши. Качалось все на лезвии ножа: «А вдруг они промчатся до Ла-Манша? И как ее теперь остановить, Ту тройку, вот ведь Гоголь напророчил! Как у держать ту бешеную прыть?»- Гудел весь свет, как улей, разворочен. Но вот утихли пушек голоса. Мы, наконец, вгляделись под колеса, Туда, где смерти ходкая коса Сверкача у широкого прокоса. Свалило поле недоспелой ржи, Поникли в грязь тяжелые колосья. Солдат российский, где ты не лежишь, В какой земле твои не тлеют кости? Ты полил кровью каждый метр земли. Но вытравило время все, что свято. Сегодня оккупантом нарекли Спасителя - советского солдата. Знак равенства Освенцим - Магадан Спешат поставить лживые «пророки», И имена героям - городам Сменили в перестроечной мороке. Так что ж теперь, задворками вести Исхлестанную временем Россию? А мальчикам покорными расти, Отцам жалеть, что дочери красивы? Не верится. Мятежный дух живет. И птица - тройка все же встрепенется! Я вижу: что-то снова воздух рвет И по ухабам бешено несется!
Что вы сделали с моей страной, Хищники разнузданного рынка? Почему на землю брызжет гной Из едва запаянного цинка? Почему на хлебе и воде Доживают старики - герои? Почему теснимся во вражде, Как на стенах осажденной Трои? Почему скелеты ферм и шахт Дребезжат костями арматуры? Почему соседний падишах Грузит яд в немереные фуры? Почему голодная шпана Рвет из рук копеечную сдачу? Почему великая страна Съежилась, как высохший калачик Почему живущих на угле Заморозил гаденький нувориш? Почему пшеницу одолел, Расплодившись, ядовитый спорыш? Почему' пожары занялись Вдоль границ опоры и оплота? Почему так часто падать вниз Научились наши самолеты? Почему веселый херувим Не порхает над родильным домом? Почему, рожденный для любви, Я пишу с застрявшим в горле комом? Почему поэты - певуны Притаились в лоске модных студий? Почему на небе нет луны, А какой-то недозрелый студень? Почему на солнечных боках Не рванет огнем протуберанец? Почему так часто на щеках Заиграл чахоточный румянец? Потому, что грянул на порог Новый век и просит новый дани. Чтобы гвоздь торчал из тощих ног И терзал раскинутые длани. Потому что мир свои грехи Нам отдал и бросил на закланье. Потому, что мы не так плохи, Чтобы заработать состраданье. Потому что горстью серебра Заплатили новому Иуде. Потому, что рвется из нутра Ненависть, зачатая во блуде. Потому, что несший крест упал У Голгофы, легшей на полмира. Потому, что жадная толпа Сотворила нового кумира.
Резвятся государевы холопы, Примеривая царскую корону. С ухмылкою налаживают тропы К пока еще пустующему трону. Интригами опутали царицу, Мечтая, вдруг наследник занеможет. Лишь царский шут уже не веселится И кость послеобеденную гложет. Посула ждет стервятник-лихоимец, В казну по локоть запуская лапы, А со стены лукавый проходимец Вещает, что налоги маловаты. Скучают палачи и от безделья Секиру тупят о смолистый комель. Подьячие с великого похмелья С утра пораньше квасят за здоровье. Ожили на границах бусурманы. У воевод мокрицы по пищалям. За недоимки пороты крестьяне, Но толку мало - больно обнищали. Пока все ждали смерти или чуда, Знахарка не теряла время даром, Мешала травы, ставила на блюдо Посуду с чудодейственным отваром. Поила полумертвого владыку, Жалела, позабыв, что государь он. И царь открыл глаза свои навыкат И понял, что последний год подарен. Через неделю закипело дето, Явился людям, хворь превозмогая, И эшафот построить повелел он, Чтоб вспомнили холопы государя. Тех, кто резвился, повели на плаху, Повесили на дыбу казнокрадов, Ну а шуту парчовую рубаху Царь подарил за то, что был не рад он. И татарва, отведавши пищатей, Оставила в покое хлеборобов. И иноземцы, кислые, как щавель. Взирали на могущество сугробов. Ну а знахарка странно улыбалась. О ней забыли, да и были правы. В тот день она дала царю отравы, А он, гляди-ка, оклемался малость.
Стране переломили позвоночник И ждут: когда же двинется вперед? На чем идти? С ног валится непрочных От водки обессилевший народ. Цвет нации сгноили в лагерях. На бритых лбах набили столько шишек. Но не забудь о скорбных матерях, Что из Чечни в гробах везут мальчишек. Их били в лоб, ну, а кого и в бровь, Как на Лубянке в год тридцать девятый. Здесь снайпер, там палач, но это та же кровь И тот же стон в палатках медсанбата. Напоминает Грозный Сталинград. Сравненье тяжкое. Но кто фашист и немец? Где Родина? Кто враг, а кто солдат? Схватились насмерть русский и чеченец. И завертелся страшный маховик Детей и женщин бомбы рвут на части. Война за родину. Солдат и боевик Сражаются за будущее счастье. Не ведая, что так близко оно: Забыть вражду, похоронить убитых, Разлить по кружкам горькое вино И выбить правду на гранитных плитах.
14. КОМУ ВСЕ ЖЕ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО? Судьбу не вымолишь у Бога И не возьмешь в кредит. Дана тебе твоя дорога – По ней иди. И не найти окольных тропок, И не свернуть. Чуть в стороне, скользящ и топок, В трясину путь. А коль, уставший, повернешься, Тебе в ответ Трясина злобно усмехнется: «Пощады нет!» Как трудно нам не рухнуть в бездну Бесцельных склок! И жизнь не ввергнуть в бесполезный Переполох! Как трудно юношеский почерк Не изменить! Как тяжело без оболочек На свете жить! Но счастлив тот, кто был спеленут Лишь только раз. В ком из младенческих пеленок Душа рвалась. Уйти от них, освободиться И стать собой, Чтобы потом распорядиться Своей судьбой.
15. К эпохе говорящих унитазов Готовы хитроумные японцы. А мы в России лечимся от сглаза И в черных кошек верим, пошехонцы. Мудрят опять компьютерные маги, Все спутали сетями интернета. А мы в России пишем на бумаге И топим печи и зимой, и летом. Они, гордясь, качают наши недра, Выдалбливают землю, как скорлупку. Что им краса немереного кедра? Всего лишь лишний повод для покупки. Скучища механического рая – Вот что нам уготовили умельцы. А мне цветы заброшенного края – Такой родился - более по сердцу.
Мы, вскормленные мифами, Измотанные страхами, Живем предельно тихими, Безропотными птахами. Умел дрожать и прятаться, Нам отроду подаренный, Разлил людей по матрицам – Кто в зэки, кто в Гагарины. Кричим, что все меняется, Но нет - сменились баре. А жизнь стучит, как палица И бьет с кастетом в паре По головам кудрявым, По русым, смоляным. А мы слюной кровавой Плюемся и молчим. Нам заменили мифы, И страх ушел куда-то. Но под волнами - рифы, На мостике - пираты. На горизонте - тучи, По компасом - магнит, И штурман невезучий Земли не различит.
Себя не помнящий народ Уже не сдвинешь громким кличем. Он так забит и обезличен, Все сделает наоборот. Поток словес сиропом сладким На нас низвергнули с вершин. А здесь, внизу, темно и гладко И душно в выхлопах машин. Кричат всенощно, ежечасно: Сломаем все, построим вновь! А позади глухая топь, И строить дом на ней опасно! Но строить нужно. Сваи бить Сквозь плывуны до самой тверди. Одним - кричать, другим рубить На огород столбы и жерди.
18. Ребенок мой рассыпал горсть монет (не уследить за этим мальчуганом). Тех самых, что в стране, которой нет, Когда-то шлифовались по карманам. Звенит весна, набухли почки верб, Но горько мне разбередило память: Уж никогда не будут этот герб С землей, серпом и молотом чеканить. Парит орел на нынешних деньгах. В коронах он, но рубль дешевле пепла. Я слышал, что Россия не окрепла. А может, дело в глиняных ногах? Мы серп и молот бросили в утиль, Забыв простую истину в запале: Хлеб - от серпа от молота - плуги, И долго их нельзя держать в опале. Мы наигрались в лозунги сполна Порассовали в урны бюллетени. «Гулаг» читали. Между тем страна Хребтом считала скользкие ступени. И мне ее уж не остановить. Тебе, мой сын, удастся ли, не знаю. В России все ломается за миг, Она у нас хмельная да шальная. А строится безумно тяжело И, как обычно, на великой крови. Удастся ли нам зачехлить жерло Орудия очередной «Авроры»? Сумеем. Будет соль, и будет хлеб. Пройдет вираж немереное судно. Играй, мой сын, назад возврата нет. Твоя земля свободна и абсурдна.
19. НАДЕЖДА В ЗАРЕШЕЧЕННОЙ СТРАНЕ От кого мы решеток так много наставили? От себя же самих, нету толку от них. Для чего же себя на весь мир обесславили? Неужели народ так бездарен и тих? Неужели теперь пресмыкаться и каяться Тем, кто в страхе держал этот жалкий мирок? Неужели теперь ничего не поправится И над пашней не будет вздыматься парок? Не волнуйтесь, сограждане, все восстановится, А иначе зачем столько крови лилось? Ведь не зря говорится в забытой пословице, Что на родине плачет могильная кость. Не кричите в отчаянье: «Родину продали!» Сколько было и сгинуло тех продавцов! Но иудам тех денег хватило надолго ли? Нам поднять бы детей, успокоить отцов. И про жен не забыть. В них огонь еще теплится. Не помогут друзья, а тем паче - враги. Все придется самим. Ведь земля еще вертится. А решетки еще переплавим в плуги.
20. О НИЩЕТЕ (СПОР СО СКЕПТИКОМ) Проклятье нищеты над головой у нас, У тех, кто жизнь свою сжигает ради слова. Не верь, что у коня по имени Пегас Изношена на нет последняя подкова! Послушай же меня в конце концов, Хоть золотом обвешай катафалки, Никто не вспомнит имена купцов Торгующих во времена Петрарки. Когда скончался Моцарт-чародей, Он был зарыт в какой-то яме братской, Но кто же знает имена людей, Дрожавших о неправедном богатстве. Стихи и музыка шагают сквозь века - Они на части души разрывают. Ведь у творцов тяжелая рука - Хотят спасают, а хотят карают. А ты нудишь: «Позорна нищета, И как не стыдно с рифмами возиться». Горгоною я гляну со щита - И все живое в камень превратится.
Народ богатырский, тщедушный на вид и нетрезвый, Несет на плечах урожай с огородов, кряхтя, Пока по столицам народец холеный и резвый Торгует Россией, зеленой бумагой хрустя. У первого утром трещит голова с похмелюги – Второй пробудился - и чашечка кофе у рта. На пышном банкете под хвост утомленной севрюги Он план грабежа обсудил уже в общих чертах. А первый сшибал на бутылку себе и закуску. Кормил, матерясь, на подворье прожорливый скот. Второй в это время, рубли превращая в «капусту», Блестящим маневром все вывернул наоборот. Сегодня он первый. И, глядя в окно лимузина, Скучает слегка под охраною тучных горилл. А тот, кто был первым, шарахнулся от магазина. Он вместо бутылки коробочку спичек купил. Развел костерок и картошку - последнее благо – Испек на углях и, трезвея, мотал головой. За новую эру хватил недозрелую брагу, И тоже смекнул, что сегодня он только второй...
22. Пусть англосаксы торжествуют, Взглянув на наш угрюмый быт, И говорят: «Пусть повоюют За место у своих корыт. А мы подскажем и поможем Всю соль земли свести на нет». Эй, господа, поосторожней! Игра с огнем - источник бед. А мы на поросячий визг Пойдем не все. Нам будет плохо. Пусть в стороне от жирных брызг Так холодно и одиноко. Но кто-то должен устоять, Не запятнав свои одежды, И строгий взгляд не поменять В стране, где царствуют невежды. Когда в корыте заблестит Пустое дно безумной жажды, Вы будете ваять в гранит Тех, кого прокляли однажды.
23. МЫСЛИ ПРОСТОГО РУССКОГО МУЖИКА Нельзя мне быть богатым и здоровым, Мне полагается быть бедным и больным. И весь свой век крутить хвосты коровам На пастбищах пустеющей страны. Я был бы рад детей наделать десять. Чтоб не иссяк народный ручеек. Да мне нельзя - меня жена повесит. Чем их кормить, ей это невдомек. Сам Бог не знает, сколько я работал. Все руки в шрамах, нервы, как струна. Но, что нажил, тот, кто по фене ботат, Забрал себе. И выдохлась страна, Как водка из открытого стакана. Уходит в воздух мой ядреный спирт. А, что осталось, поздно или рано Допьет до дна чиновничек - вампир. Мне даже выпить нынче не по чину. Грошей хватает лишь на самогон. И бабы презирают, как мужчину, За сверхдешевый мой одеколон.
Не все, что предано земле, дает желаемые всходы, И беззащитный корешок встает свирепым сорняком. Чуть зазевался - и привет, заполонила огороды Многоголовая трава сплошным зеленым куржаком. Иди, гадай, что ты взрастил. Рванешь траву, а вынешь клубень, Едва успевший завязать ему положенный крахмал. Все в жизни так, и только так. Одно растим, другое губим. И есть единственный вопрос: «Зачем ты все это копал?»
Заскрипели вагоны зубами колес. Так пронзительно стонет стальная махина, Так стремительно мчится тугая лавина, Так безудержно тени летят под откос. Эшелон выгибает змеиное тело. Сколько он перевез, сколько он перенес – Все на лицах железных морщинами мела, Но до этого мало кому-нибудь дела. Закричали вагоны губами колес.
Спокойствие мое от волжских плесов, Огонь в крови от шорских кузнецов. Я дедушкам не мог задать вопросов – Мои родители взрослели без отцов. Нам, россиянам, недоступна старость. Судьба - то воевать, то голодать. И родословных нет - а что осталось? Осталось по фамилии гадать. Моя фамилия - нелегкая загадка. В ней три значения в одной узде. Значенье первое - болтун, второе - тряпка, А третье - лемех плуга в борозде. Мы болтуны и рифмачи впридачу, И тряпками бывали каждый раз, Когда любовь в нас будит спазмы плача – У плачущих не видно хищных глаз. Но лемех плуга как расшифровать? Далеких предков пашня не прельщала, И довелось Сибирь завоевать, Идти не с плугом - в грохоте пищалей. Но не ошибся автор словаря: Ведь лемех - это лезвие стальное. Им надвое разрезана земля, Ну, а за ним идет все остальное. За мной скворцы пируют на червях. Но в черноту пускает корни нечисть. Не обвиняйте лемех во грехах, Он служит всем, об известняк калечась. Мне затупиться не дает закалка, Как ни старались сорняки и гнусь. Мне неизвестна хитрая смекалка: Металл не тот - ломаюсь, но не гнусь. Сломаюсь я, на нет камнями стесан, Весною под гортанный крик скворцов. Спокойствие во мне от волжских плесов, Огонь в крови от шорских кузнецов.
Мне терпкая горечь апрельского снега Напомнила детство, когда дотемна Я строил пещеры без лени и сна. Скрипя, уползала дневная телега Смеркалось, и солнца косые лучи Едва доходили до сводов пещеры. Из плотного снега пилил кирпичи И вход замуровывал от «браконьеров». Но как-то они успевали всегда Насквозь провалиться и все изувечить Им было не жалко чужого труда И как-то все это не по-человечьи.
Я пытаюсь не врать, Но; похоже, что это накладно И не в строку эпохе - Должно быть эпоха плоха. Да и в прошлую тоже, В которой топорщились стадно, Выплывали наверх Все бессмыслица да шелуха. Но я знал одного, Кто не верил ни красным ни белым, А корпел над столом Целый день и выкрадывал ночь. Смоляные вихри Постепенно испачкались мелом, Но вот он-то сумел Все эпохи трудом превозмочь.
29. Асфальт промыт октябрьскими дождями, Земля готова встретить свой покров. Деревья оголенными руками Теребят шерсть осенних облаков. А мне вот угораздило родиться В глухую пору затяжных дождей. Мне тридцать три, - увы! - уже не тридцать - Тревожный возраст зыбких рубежей.
Взрослею. Тридцать пятый, чёрт возьми. Мой старший сын папашу "сделал" в росте, А младший средь ребяческой возни Мне задаёт нелёгкие вопросы. "А из чего же звёзды?" - например – Я отвечаю: "Из огня и пепла". Конечно, я сказал, как лицемер – Всё некогда. Заботы держат крепко. Но он не сдался: "Из чего Луна?" "Она из камня." "Почему же светит?" Наивных глаз его голубизна Меня сразила. Что же тут ответить?" Он догадался: "Звёзды - мотыльки, Луна - жука отъевшаяся туша". Пошёл, довольный, и из-под руки Смотрел на солнце, растопырив уши.
31. АВТОРУ КНИГИ "ТАЙНЫ ИМЁН ЗЕМЛИ КУЗНЕЦКОЙ" Идеей одержим проникнуть в тайну слова, За письменным столом творит свой адский труд, Везёт свой воз, и не одна подкова Изломана о каменистый путь. А за окном ненастная погода, Меняются знамёна и гербы. Радетели за счастие народа В безумных клятвах разбивают лбы. А здесь всё также: свет настольной лампы И тысячи исписанных страниц, И груды книг, как мощные атланты, Поддерживают трепетную мысль. И вот в руках заветная синица, От типографской краски чуть горька. Здесь жизнью дышит каждая страница. А журавлям оставим облака.
Сердце зябко дёрнулось куда-то, Непритёртый новенький мотор. Барахлить, конечно, рановато. Тело - сталь, покинувшая горн. Отчего же эти перебои? Это поезд сдерживает ход. За окном берёзовое море И просёлка вязкий поворот. Тормоза отчаянно запели, Напряглись под тоннами рессор. Прохожу захватанные двери, Выхожу в нетронутый простор. Вот мой дом. Как прежде, даже выше. Показалось, или был давно. Как всегда, луна сидит на крыше И не спит тревожное окно.
«Мотор» барахлит, навевая холодные мысли: Недолго ведь бегать осталось, он может и встать. Тупые сомненья мелькают, как мордочки крысьи: А так ли живу? Что отбросить и что наверстать? Хотя чепуха. Нужно с рюмкой поменьше порхать, Пореже блистать после литра игрой интеллекта, Работать побольше, как лошади, век отмахать И тихо забиться в свою деревянную клетку... Нет, сердце, шалишь, не поддамся на грязный шантаж! Работай без смазки, насос примитивный и скользкий! Не бойся, я тихий, не буду хватать патронташ. Как это любили Фадеев иль там Маяковский. Работай без сбоев. И это, ты слышишь, приказ. В моем организме, запомни, навек диктатура. Плутать в демократиях слишком опасно для нас, Коль будешь бездельничать, вызову в комендатуру. Там мозг головной - незатейливый мокрый слизняк. Он только на вид отвратителен, как привиденье, А сущность хорошая. Скажет тебе: «Так-растак, Ты что это бьешься от каждого стихотворенья? Спокойнее надо. В секунду один лишь удар, Сто двадцать в минуту - беспечность, напрасная трата!» А сердце спросило: «А как мне влюбляться тогда? Стучать без эмоций смогу ли? Оно скучновато. Я в дырках и шрамах - проделки Амура. Стрельба По мне началась. Ты бы сделал уродом владельца» А мозг отвечает: «Терпи, вот такая судьба, У этих поэтов всегда беззащитное сердце. Ну ладно, иди и заставь его выпить травы, Пустырник какой-нибудь, может быть, там валерьянка». И сердце вернулось из плена, из пут головы В груди колотиться опять, как слепая приманка. Все крысы попрятались. Я объявил им войну. Пусть сердце работает в такт стихотворного бега. Я вновь, как приемник, настроен на эту волну, И в эту волну я без страха бросаюсь с разбега!
34. Бинтами боль души не спеленать И гипсом не залить изломы сердца. Какое мне лекарство отыскать? Какое чудодейственное средство? А жизнь проходит, и, как снежный ком, Растет тоска, и цепенеют руки. И все-таки по стеклам босиком – Забава детская в предчувствии разлуки. Как обнаружить смысл? Как жить с тоской в груди? Как вырваться назад из лабиринта муки? Коварный минотавр маячит впереди. И все это - ничто в предчувствии разлуки. Пусть вывод прост: смысл жизни - жизнь сама, Однажды данных сил бессмысленная трата. Метаться и гореть, порой сходить с ума. Предчувствия разлук - холодная расплата.
Стена, за нею новая стена. Тебе сковали волю эти стены. Едва ли кто-то что-нибудь изменит: Неласкова родная сторона. А на чужую зариться негоже. Забор, за ним еще один забор. А для тебя их будет больше втрое. Не только потому, что ты не вор, Ей богу, пала пеплом даже Троя. Юнцы спешат урвать и твой кусок, Не прилагая никаких усилий. О новый мир, ты возвеличить смог Веселых прожигателей России. А я-то думая, труд откроет путь. Я ошибался. Стены бьет не это. Сумели некие те стены обогнуть, Тебе оставив старые сюжеты. Еще не все. Я снова в стены бью, На рукавах видны следы от мела, А до дельцов мне вовсе нету дела.
Мы проклинаем жизнь, мы вздорны и глупы. Нас давит чернота едва ли не с пеленок. А видели ли вы, как бьет из скорлупы Дорогу в эту жизнь беспомощный цыпленок? Не прибегает он к услугам повитух, И не дал бог ему заботливой наседки, Но в желтеньком комке такой могучий дух! Он рвется, как титан, из белоснежной клетки. Он борется за жизнь с решимостью борца, Он клювом, как мечом, стучит по оболочке, Он к солнцу и траве стремится из яйца. Как бледный арестант из тесной одиночки. Что не могу помочь, не обессудь, Цыпленок, ты понятнее Сократа. Слетела кожура, и высветилась суть. Заглядывайте чаще в инкубатор.
Душа поет не оттого, Что ей в груди моей привольно. Наоборот. Скорей всего. Ей тесно там, темно и больно. Она все рвется в облака. Как Лебедь в знаменитой басне. И белоснежные бока Уже пропитывает красным. Рак по песку клешнями бьет И тянет в прошлое натужно. У рака все наоборот. А может, так оно и нужно. А Щука семенит хвостом, И пена из зубастой пасти. Хоть осеняй ее крестом, Но сдвинуть воз не в щучьей власти. Вросла телега до осей, И этот воз не сдвинуть разом. Кручусь, как белка в колесе, Мелькают дни, тускнеет разум. Со стороны не разгадать, Что там нагружено свинцово? Там жар любви, и дар страдать, Там цепью скрученное слово. Уже пытаюсь по звену Тянуть и, в ржавчине по локоть. Свое бессилие кляну, Но про себя. Не время охать, А час терпеть и, зубы сжав. Работать. Дело подается. Одно страшит - всесильна ржа. А вдруг цепочка та порвется? Успел. И груз мой на сухом, Блестит свернувшимся питоном. Куда теперь с моим стихом? С моей поклажей многотонной?
Во мне погибло войско лейкоцитов, Отважных рыцарей, со страхом незнакомых. Когда в порез залез микроб-вредитель И вздумал расплодиться, будто дома. Не тут-то было. Завязалась битва Огромен был, как слон, проклятый вирус. Но лейкоциты гибли без молитвы, И им в бою несладко приходилось. Весь день звенели сабли о кольчугу, Летели стрелы и ломались копья. Я выжал гной, сказав ему, как другу, Простите, братцы, схоронить не мог я. И всё ж, когда они изнемогали, И подлый вирус пёр тяжёлым буром, Я сунул мазь, что доктора мне дали, Дав передышку воинам понурым. Всё ночью стихло. А наутро снова Шли легионы стройными рядами, Давили массой храбро и сурово, И на потери вовсе не взирали. И враг бежал. Порозовела ранка. Эритроцитов набежала свора: Снесли убитых, увели подранков, Понанесли еды и кислорода. А те, кто выжил, тяжело ступая, Пошли домой в узлы и бивуаки. И клетки к ним, цветами осыпая, Бежали, словно верные собаки. Остался шрам. В крови покой до срока, Бурлит себе тихонько по сосудам. Но рыцарей без страха и упрёка Я всё ж воспел. Не всю же славу людям.
39. Навалилась на медведя свора шавок, Полетели клочья от него. Он спросонья не почуял злого лая, И сначала он не понял ничего. Ну, а шавкам показалось: победили. Эх, какие храбрецы да удальцы! Лучше б вы медведя не будили, Не трепали б вы его, глупцы. Он проснулся и глаза открыл, Шевельнул своей когтистой лапой – Сразу пес разорванный завыл: Зря он на медведя лез нахрапом. А когда охотников толпа Подоспела споро к месту драки. То увидели: медведь пропал, И лежат подохшие собаки. Кто не понял, для того мораль: Не дразните мишек косолапых.
Истрёпана страна, как старая колода. Наверно, рук не мыл слащавый банкомёт. И в это казино - ни выхода, ни входа, Лишь жмётся по углам испуганный народ. Забыли про вальтов сиятельные дамы, У тучных королей некоролевский вид. Изломаны тузы, и, в завершенье драмы, Червовый красный туз шестёркою побит.
(Посвящается дорогой жене) Мы были то ли юны, то ли молоды. Искрился снег. Так тихо и темно. Был холод. Мы не чувствовали холода, Бурлила кровь по жилам и вино. Я дураком себя последним чувствовал: «Где ж были раньше у меня глаза?» Мы шли вдвоем, и снег слегка похрустывал, В твоих ресницах иней замерзал. Дорогу эту вспоминаю снежную, Как помнит русло внешняя вода. Вот так судьба, махнув рукой небрежною, Тебя мне подарила навсегда. Походка! Боже мой! Что за походка! Бывает так: сверкнет среди камней Тяжелый самородок, и находка, чем реже, Чем реже, тем, наверное, ценней. И я сошел с ума. Да кто ж поверит? В наш век разводов и семейных ссор Я в пять утра в твои стучался двери, Среди собак прокравшийся, как вор. А ты и не спросила: «Кто стучится?» Открыла и, впустив морозный клуб, Все поняла: пришел твой верный рыцарь Искать твоих невыветренных губ.
Я редко бываю нежным. Мой голос всегда припорошен Каким-то налетом снежным. Скажи, неужели виновен Я в том, что осенний дождь, Которым я вскормлен и вспоен, Так редко бывает хорош? Прозрачность лесов осенних, Их строгость и четкость линий В меня навсегда засели И сделали неисправимым. А знаешь ли ты, я помню: С младенческой колыбели, Как яростным снежным комом В меня ворвались метели. Порой не могу успокоить В душе этот мутный смерч. Родная, не будет споров, Нам нужно себя поберечь.
43. О боже, за что мне такое проклятье! Иные болтают о счастье курортном, Мне ж руки свело не от тяжкой работы. Они стосковались по хрусту объятий. Осталось три дня с половиной, и все же Дождаться практически невыносимо. Доводит меня до нервической дрожи Случайный ребенок, промчавшийся мимо.
Я чуть не оглох от любви и тоски. Я снова с тобой. Дни разлук пролетели. В изгибе твоей обнаженной руки Я, вздрогнув, почувствовал тень Галатеи. Я был осторожен - сломать так легко Из белого мрамора тонкую руку. Дыханье тая, к ней прижался щекой, Прислушиваясь к затаенному- звуку. В ней вечный покой, в этой странной руке. Не мечется пульс леопардами в клетке. Не то, что в моей, в ней, как в горной реке, По жилам, гремя, скачут камни и ветки Но вижу: чуть дрогнула сеточка жил, И чувствую трепет холодной ладони. Стоит предо мною - я то заслужил – Ожившая статуя Пигмалиона. Да, слово не мягче каленых резцов, Не хуже песка шлифовать оно может. Я с ним не шучу - ведь так много рубцов Слова оставляют на сердце и коже. В груди встрепенулось горячим комком Ожившее сердце испуганной птицей. Сойдя с постамента, ты шла босиком, Размеренным шагом пленительной львицы. И, странным явлением потрясены, Под ступнями пели гранитные плиты. Ты шла, расколдованный призрак весны, Под властью богини любви Афродиты.
Мой старый учитель, душ детских на страже Полвека стоял ты пред школьною партой. За столько-то лет непрерывного стажа Чего заработал ты, кроме инфаркта? Годам к сорока - седину на висках, Болезни от нервов, что порваны в клочья. Пожалуй, и все. Зря в слащавых стихах Поэты в восторге плодят многоточья. От злобы людской, что вокруг разлита, Ты не изменился, бессильна отрава – Ты левую щеку по слову Христа Всегда подставлял, если били по правой. Резвились начальнички-инспектора. Пытались учить и навязывать метод. Но метод один - неподвижна гора – Ты шел к ней по вечной тропе Магомета. Коллеги практичные тихо гордились В домах хрусталем и одеждой с иголки, А в доме твоем обреченно ломились, Трещали от книг самодельные полки. Забудем плохое, сомнем и отбросим. Ты вспомни любивших тебя за полвека Всех тех, кого мучил суровым вопросом: Так в чем настоящая суть человека? Их имя - когорта. Рискну - легионы! Они за тобою пошли без опаски. Их души хранят твоих слов миллионы: Не зря содрогались охрипшие связки. Слова рифмовать - это тоже искусство. И в этом я буду твой лучший наследник. Не надо отчаянья - вспомни французский. Я верю - ты будешь смеяться последним!
46. СИЗИФ (посвящается учителям) Срывая ногти, вверх влеку огромный камень. Горячий пот залил глаза и не дает Смотреть вперед, но онемевшими руками Толкаю вверх проклятый камень тот. Ступни врастают в каменистый путь, Все горше восхождение к вершине, А кровь с ладоней капает на грудь, И бьется сердце в бешеном режиме. И все ж не зря: все выше, выше, выше – Со звоном где-то рвется, как струна, До судорог натянутая мышца, Все меньше в ней живого волокна. Назло богам, вкушающим нектар. Которые смеялись и жирели, Я, жалкий раб, готовил им удар, И камень мой в мгновении у цели! Последний шаг под хруст костей и стон. Победа! Наконец! Но вот коварство Зевса: Вершины нет - есть новый страшный склон Для камня Бог мне не оставил места.
В силках категорий, в капканах разрядов, Под гнетом теорий и скучных обрядов Ведем сумасшедшую жизнь. Вчера умилялись над галстуком красным - Сегодня признались, что это опасно. Сними, мол, и Богу молись. Мы многое можем, но в пене и в мыле Как лошади, ломим по тридцать четыре Урока в неделю - шесть в день. Часы на руках кандалами повисли, Считаем минуты и путаем мысли, А к ночи мозги набекрень. Вы помните лозунги: «Школе - свинарник!» И каждый при нем свинопас. Как с ведрами бегал учитель-ударник, Готовил корма про запас. Свиней разводили, копали картофель, Носился директор наш, как Мефистофель - Детей приучали к труду. И стены долбили до самозабвенья, Писали на стендах мы стихотворенья, По правде сказать - ерунду. Сегодня все прошлое кануло в Лету. Так много программ, а учебников нету. Так много союзов, но рухнул Союз. Свобода учителю - вышел конфуз. А дети - у нас очень славные дети. Они изучили все фильмы на свете - Часами глядят в кинескоп. Но только уроки не учат задаром, И чем-то торгуют, разжившись товаром, А знанья - что по лбу, что в лоб. А все-таки учат, читают, рисуют, Растут, как грибы под дождем. А нам, грибникам, пусть поможет погода Собрать урожай, когда снова погода Окрасит леса сентябрем.
Никем не понятый народ! Зачем тебе перо и слово, Когда обилен огород И молоко дает корова? Зачем тебе весь этот гам: Журналы, завучи, проверки, Небрежно брошенный к ногам Огонь китайских фейерверков? Куда идешь ты, чуть заря Окрасит небо в восемь тридцать? Ведь детям-то «до фонаря» Твои законы, цифры, птицы, Рисунки, ноты, чертежи, Стамески, кеды, теоремы. Зачем тебе вся эта жизнь. Звонки, уроки, перемены? Никем не понятый народ Идет поспешно на уроки. А хруст банкнот три раза в год И ни копейки без мороки. Нас искушают, видит Бог, Вожди сбивают с панталыку. Пускай мозги затянет мох И ученик не свяжет лыко. Но на базаре, как часы. Стоим, расхваливая творог. Наверно, в этом есть свой смысл. Живот урчит от разговоров. Эх, как завидует Толстой, Его душа в досаде бьется, Когда филологи с косой Встречают утреннее солнце. Когда в мазуте до бровей Меняет физик полуоси, А математик, как Карден, А трудовик гребет и косит «Умом Россию не понять», - Сказал поэт неосторожно. Нас не учили воровать, А потому живем, как можем. И мы на новогодний стол Поставим плод своих мозолей. Здесь все свое, помимо соли, И самогон суров, как кол!
А что если Пушкин красавца Дантеса Успел бы свалить наповал? Дуэль есть дуэль. Ни на грамм перевеса. Здесь выживет тот, кто попал. Все поровну. Честь подороже, чем строчки. Причем здесь поэт, не поэт? Мужчина с мужчиной на узенькой тропке Сошлись не на жизнь, а на смерть. За женщину дрались. Пусть пушкиноведы Томами забьют магазин. Сражались за женщину, и до победы, Здесь выжить мог только один. Соперники не были скованы страхом. Любовь - вот бесстрашья запал. Недаром поэт с развороченным пахом Заплакал, когда не попал И кто б мог поверить? Глаза у детишек При имени «Пушкин» горят. Хотел пристрелить ведь француза-матьчишку. Что женщины с нами творят! Рулетка крутнулась. Река была Черной. Но шарик свинцовый затих На красном, зловещем, но все ж непокорном, Прервав недописанный стих. Уж лет полтораста все спорят и спорят, Плодят диссертаций тома. Все в трепете жаждут дантесовой крови, По Пушкину сходят с ума. Напрасная трата бумаги и краски. Нашли ведь кого пожалеть! Поэты вольны без трусливой опаски Решиться на жизнь или смерть. А если решились под ствол пистолета Идти и себя не щадить, Оставьте же право хотя бы поэтам К барьеру, смеясь, подходить!
Памяти Вл.Солоухина Минула сенокосная пора. Отава пробивается на поле. С ладоней, как сосновая кора, Слоями сходят свежие мозоли. А на душе то камни, то песок. Спасение одно: беру корзину И поутру - в березовый лесок, Настоянный на зреющей рябине. Она, как будто факел маяка, Зовет к себе своих пернатых братьев. Березы, ваши праздничные платья Впитали цвет яичного желтка. Все отвлекает от грибной охоты. Но вот глаза я опускаю вниз: Там прячется сокрыто и вольготно Природы удивительный каприз. Дурманит запах первого груздя. Бела, как мрамор, срезанная ножка. Крапива, и без этого нельзя – Царапает испуганною кошкой. Вот рыжики оранжевым огнем Сверкнули под раскидистою елью. А в каждой шляпке плещет водоем – Извечной жизни трепетное зелье. А в затаенном мраке пихтача, Где звук шагов в сырой подстилке тонет, Мое лицо с дотошностью врача Ощупали смолистые ладони. Иду домой. Корзина тяжела, Да и душа наполнена стихами. Но это тайна. Спросят: «Как дела?» Скажу: «Ходил сегодня за грибами».
51. ПЕРЕД АЛЬБОМОМ САЛЬВАДОРА ДАЛИ Перед картинами Дали Я застываю пораженный. В своей несбыточной дали Он был такой же прокаженный. Снедаем внутренней тоской Пред вечной тайной мирозданья. Художник твердою рукой Созданье превращал в страданье. Христос над бездною парит, Часы на веточке раскисли, Вдали неясный свет горит, Мелькают, путаются мысли. Парящий в небе телефон Мембраны распростер, как птица. Нет ни запретов, ни препон, Есть краски, холст, предметы, лица. Во сне - видение войны. Холодный пот, рывок к мольберту. Тела и боль обнажены, Готовясь обернуться смертью. Безумство линий, красота, Жены сияющее тело... Как такты с нотного листа, С холстов звенящее легато. Невыносимый натюрморт: Куски конечностей и кости. На это вдохновляет черт. Что иногда заходит в гости. Из мира дьявольских теней Я возвращаюсь к жизни блеклой, В сырую серость скучных дней. Прощай, Дали! До встречи в пекле!
52. ПРОТИВОСТАНДАРТ И КАРТИНА МАЛЕВИЧА Тем, кто придумал тот стандарт, Скажу: для нас он хуже смерти. Мы не стандартны, как квадрат, Тот самый, черный, на мольберте. На вид все стороны равны, Но цвет - чернее гуталина. А что внутри - поди пойми, Хоть разорвись на половины. Мы все блуждаем в темноте Внутри бездонного квадрата. Пусть там условия не те, А иногда и тесновато. Нам тяжело, но выход есть. Долой стандартные квадраты! Рисуем круг - и это месть! Долой квадратные стандарты!
53. ВПЕЧАТЛЕНИЕ ОТ ВЫСТАВКИ ХУДОЖНИКОВ-АВАНГАРДИСТОВ Жесть, краски, бубен, на стене уроды, Меж ребер пустота, и гвоздь в бревно забит. Он вывернул семь шкур, нелепый сын природы, И все это шипит, меняется, смердит. Корявый голос средь осколков мысли, Безумие в глазах, и масло на холстах. Бег тараканов вдаль, отъевшиеся крысы И жалкие останки на крестах. Волчица, музыка, и Рем, и Ромул вместе Попали в мир теней и жестяных красот. Сосцы железные взывают к нам о мести. Мы жаждем тишины, но горько рог ревет. Холсты, пронзенные ветвями хмурых яблонь. Вид из окна во двор. Там движется костюм. Там что-то падает из шкафа синим камнем, И корабли спускают психов в трюм. Из проволок и труб водопроводных Конструкция и красное пятно. И рубль висит на нитке, с солнцем сходный. Каракули и бред. Но что-то все равно.
Ты стояла на поле одна. Кто слабей, выкорчеван и сломлен. Ты была, вековая сосна, В два обхвата у мощного комля. Не из ваты бульдозера нож, Но и корни твои не из ваты. Ты рвала, но уже не порвешь Многожильные струны каната. Надорвались с тобой дизеля, Зря моторы надсадно ревели. Время шло, опустела земля Там, где сосны и ели шумели. Много лет ты стояла одна Средь полыни в заброшенном поле. Ты не засухой побеждена, А тоской, одиночеством, болью. Короеды точили тебя, Превращали в труху древесину. Ветер ветки ломал, теребя, И раскачивал, пробуя силу. Вот опять подошли трактора, Да не те, что ржавеют в отвале. Шелестя, осыпалась кора – Это корни твои вырывали. Не помеха теперь для плутов Этот ствол в два широких обхвата. Он в себе поселил муравьев, Безобидный и мягкий как вата...
Сквозь все запреты, ложь, недоговорки, Как сквозь асфальт отчаянный росток, Стремится правда. Клейкие и горькие, Ее листочки смотрят на восток. И ждут лучей спасительного света. И новых почек рвется кожура. На хрупком стебле в холоде рассвета Топорщится незрелая кора. Но вот опять под рубчатой подошвой Хрустит побег - опять не сберегли. Но где он рос, сквозь каменное крошево Сочится тело радостной земли. Пускай ссыпают щебень самосвалом И громоздятся ржавые катки, Им не сдержать зеленого обвала – Ломают камень новые ростки. И наконец, я верю, так случится, Расправят кроны мощные свои Деревья правды. И вернутся птицы, И засверкают в небе соловьи.
На лунный свет не стоит уповать: Луна - осколок зеркала - и только. От дел земных кружится голова, Что нам до серебристого осколка? И все же манит, как большой магнит, В свои черты неброские всмотреться. Далекий, недоступный монолит, Пробитый метеорами под сердце. «Луна» - это ошибка языка. Ее лицо мужское, в грубых шрамах. Когда-нибудь исправят, а пока Помолимся неспешно в лунных храмах. В них ни себе не утаишь, Хотя со стен там не пугают адом. Берет озноб: ни куполов, ни крыш, Но кто-то смотрит на тебя суровым взглядом. Не встретишь здесь ни храмов, ни лжецов... И все-таки я землю выбираю. Понять пытаюсь: чье же там лицо На зеркале, обколотом по краю.
57. Мятежная бросает вызов свой Всем тем, кто от себя безжалостно отрекся. Она кипит в крови, она зовет на бой За жизнь и за судьбу отчаянно бороться. Но где же силы взять? Мозг ленью покорен. Ни друга, ни врага, кругом ханжи и судьи. Мы брошены судьбой в круженье шестерен И обреченно ждем, когда сойдутся зубья. Но мартовский огонь надежду будит в нас. Я истину постиг, простую, как дыханье: Добытый из глубин нетронутый алмаз Пусть груб и не красив и не сверкает гранью, Но он застопорит проклятый механизм. Недаром на земле нет крепче минерала. Талант – это алмаз, а не простой каприз Он острый, как бы жизнь его ни шлифовала! А солнце вдалеке, мятежное, встает. Сжигая ради нас свое большое тело. Я понял, что в душе не камень был, а лед, И растопить его опять весна сумела.
Сегодня крыши в блеске эполет – Они февраль встречают при параде. Под стрехами шумит кордебалет – Неразбериха воробьиных свадеб. Осанкой горд своей и высотой, Фонарный столб примерил аксельбанты. Возвысились над бренной суетой Антенны, словно праздничные банты. Последний бал дает январь. Сперва Прошлись в мазурке вьюги грациозно, Сровняли все - ни тропочки, ни рва, Но после них так тихо и морозно. Блестит паркет, натертый добела, И тихий вальс откуда-то струится. Луна яйцом скатилась со стола И растеклась по скользким половицам Январь сегодня отдает престол. Еще немного - и смычки ударят. Блуждает, выбирая нужный ствол, В еловых дебрях призрак Страдивари. Закончен бал. Все, вроде, как всегда. Все тот же снег мерцает в пышных залах. Застывшая весенняя вода Томится в заколдованных кристаллах.
Март. Прогорают развалины снега. Ленты дорог в половодье ручьев. Радость - глубокое синее небо Взглядом играет в ресницах лесов. Сердце, случавшее в медленном такте, Вдруг заплясало, как солнечный блик. Слышу: скворец в безоглядном азарте Бросил полям торжествующий крик. Снова купаться в березовых ветках Он прилетел из далекой страны, Чтобы смирились холодные ветры, Слушаясь властного зова весны.
60. На стене наследил перепуганный солнечный зайчик От сверкнувших плутов поднимающих пар тракторов. На душе просветлело, хотя я давненько не мальчик. Ощущаю нутром их надсадный, натруженный рев. Значит, все же живем. И стальные чудовища дышат. Измочаленный пахарь терзает свои рычаги. Значит, все хорошо, и напрасно о гибели пишут. Вот опять разворот - полоснули по стенам плуги. Ни во что, никому я давно уже просто не верю, Ни возне на экранах, ни басням продажных писак. Разве только корове - большому и теплому зверю, Ведь она не продаст и никак не поставит впросак. И тому мужику, что латает больное железо, Матерится и пьет - очень трудно пахать задарма. Еще верю. Пока. Плуг идет, и на грани разреза Суетятся скворцы, для птенцов добывая корма.
Все, что было украдкой брошено Под шумок серебристых вьюг, Что скрывалось под влажным крошевом, Солнце высвободило вдруг. Без стеснения и ужимок Осветив миллионом ватт, Сделал с нас черно-белый снимок Добродушный фотограф март. Оказалось, мы были небрежны И оставили только грязь, И зима чистотою снежной Обманула жестоко нас. Все бездушие и коварство Обнажает за слоем слой Солнце мартовское с вихрастою По-мальчишески головой. Пусть увидеть в грязи самородок Сердцу юному не дано, Я - счастливейший сын природы, Потому что мне все равно. Все равно. И теперь надолго. В эту грязь я уже не смотрю Потому что любимый облик Обожаю и боготворю. Это выше. Не той чистотою. Что для дворников и больниц. Понял я, что любовь моя стоит Подороже, чем пение птиц.
Синицы поют неспроста. Ведь сегодня капель. Не врет календарь, что февраль на дворе - середина. И все же они затевают веселую трель - И в этих снегах что-то сдвинулось непоправимо. Сегодня капель. Это первая. Гибнет зима. И эта погибель - единственная без скорби. В такую погоду влюбленные сходят с ума, Гвоздики неся, улыбаясь, к ее изголовью. Да сгинешь ли ты, бесконечная, в лаврах снегов, Холодная мачеха, чем твое сердце возьмется? Но вижу: сугробы лишаются острых углов И слышу, как в песне синица задорная бьется.
Всем страждущим, оседлым и скитальцам, Весна сегодня крикнула: «Не плачь!» И бросила в иззябнувшие пальцы Светила жаром пышущий калач.
На буграх проржавели проталины, Теплый ветер поля напоил, Солнце наземь стряхнуло окалину, Непокорнейшее из светил. Небо лопнуло, и из расщелины Хлынул дождь на обугленный снег. Лед прудов, рыбаками иссверленный, Слезы льет из-под сомкнутых век. Растерялась погода и мечется, Словно в клетку посаженный барс. Нынче ночью Большая Медведица Почему-то в дыбы поднялась. Свежий снег удивил накануне нас, А сегодня достали зонты, Но к утру расцвело полнолуние, Ослепительно до немоты. Дни загадочны и неприветливы, Кто-то двери ветрам отворил. Тополя золочеными ветвями Исцарапали небо до дыр. Но печалиться нужно едва ли нам: Пусть апрель нам за все отомстил, Солнце холит траву по проталинам. Добродушнейшее из светил.
Причесана заря зубастым гребнем елей. Но солнце не достать - запутаны вихры Летит куда-то жизнь неделя за неделей. Будильники нудят, как злые комары. И кто его завел, извечный распорядок, Всю эту суету. Все в срок бы нам и в такт. Взойти бы лопухом среди холеных грядок Без смысла, низачем, бесцельно, просто так. Вот стебель лопуха. Он ломику подобен, И листья широки, и корень, будто кряж. Причина-то проста: он дьявольски свободен, И к осени, держись, возьмет на абордаж. Налипнет тут и там, и, прозевав атаку. Мы сами разнесем колючих лопушат. И будущей весной по редьке и по маку Проклюнется его свободная душа!
Дождливый год. Трава, как на дрожжах, Достигла гуливеровского роста. Не мучит пот. Детей, как медвежат, По лужам носит Грязненьких и босых. Да где ж тепло? – Изнылись старики. Одолевая вонью самокруток. А для грибов июньские деньки – Подарок. И пошли без всяких шуток. А в облаках бесчинствует гроза, И бьет наотмашь в хлипкие антенны. И правильно. Нам врали за глаза На всех каналах так проникновенно. Так отдохни, народ, от суеты. Все отключи. Тот кабель, как гадюка Тебя изжалил, но не помер ты. А весь опух и ошалел от звука. Тебя учили, как разбогатеть, Где отыскать доходный закоулок. Жить сладко и при этом не потеть – Так это ж философия для урок. Идет гроза и плавит штеккера, Глаза экранов выжжены стихией. Жена в слезах - опять так много трат! Пошли все к черту и читай стихи ей.
67. ГОРОД ПРОКОПЬЕВСК ВЕСНОЙ 1995 Г. Телефонные будки повержены, Кумачовые стяги отвержены. Ну, а грязь под ногами по-прежнему, Хоть по Сталину плачь, хоть по Брежневу. Ярлыки в магазинах цветастые, Продавцы, как всегда, языкастые, А на улицах псины клыкастые Чтут хозяев так самоотверженно.
Пока еще в зеленом малахите Березы и отава им под стать. Но кроны, беззаботностью налиты, Пробиты желтым в нескольких местах. Кончается июль. Монетки сыроежек Чеканит под землей таинственный завод. Красавец-мухомор не ведает забот – Он знает, что никто его не срежет. Промеж стогов толпятся копны дружно. Бежит волна по зреющим овсам. Пред августом я вечно безоружен, Что в нем за колдовство - не знаю сам. Пройдет неделя, две - и на холсте Появятся этюды увяданья, И заморозок выбьет на листе Багровый оттиск зимнего дыханья. Ну, а пока от ягодных кустов Исходит кисло-сладкая истома. Помолодело солнце лет на сто, Сверкает, как пшеничная солома. И смотрятся нелепо и смешно Печные трубы, скукою объяты. А на траве проворно, как пшено. Катаются чумазые ребята.
Из свежеубранного сена. И ястреб, первый квартирант, Уже конек облюбовал. Бросаю вилами клочки Обвально пахнущей вселенной, И гнется крепкий черенок, Порой нарвавшийся на вал. А пауты, как «мессершмидты», Так жаждут выпить кровь мою, Собью десяток - будем квиты, Хотя нам всем кормить семью. Трещит по швам литое тело, Шутить не любит сенокос. Пускай страна идет к пределу И все стремится под откос - Мне дела нет. Передо мною Как ад, сенная полоса, А на траве лежит коса И покоробилась от зноя. А я сбиваю в твердый ком Свои привычные мозоли. Блуждает ветер босиком По свежеубранному полю. Всему когда-нибудь конец Приходит, даже сенокосу. Трава в стогу - делам венец. И без единого вопроса.
Не выместь из души ни золота, ни сора. Усталость ли гнетет, осенняя ль хандра. Но дразнит, как быка плащом тореадора Диковинная вещь - октябрьская жара. Откуда этот дар измотанным селянам? Какое божество прислушалось к мольбам? Наверно, в третий раз по рощам и полянам Приходится цвести отважным огонькам. Сверкает средь болот оранжевое чудо В тоскливой желтизне нескошенной травы. Вот так же иногда, пьянящие рассудок, Распустятся слова в потемках головы. Ни объясненья этому, ни смысла, Конечно, нет. Жизнь катится, пуста. Пока водой с кривого коромысла Вдруг не окатит душу красота. Моим цветам с букетом не ужиться, Их не прицепишь розой на карман. Едва заденешь - сразу обнажится Их главный смысл - коробочка семян. Все выгребла из мышц безжалостная осень. Ни тела, ни души - бесформенный комок, Когда бы не горел среди болот и просек Расцветший в октябре оранжевый цветок.
Потухших грибниц спутанные нити Уже не водят грузди в хороводе. Из всех недавно сделанных открытий Одно бесспорно - лето на исходе. И люди муравьями облепили Свои клочки в картофельном угаре. Сентябрь хорош, да слишком много пыли, И все снуют, как будто на пожаре Зеленый цвет уходит незаметно, Лишь под ногами осторожный шорох. Несутся дни пронзительного лета, Как лошади, исхлестанные, в шорах. А впереди, как ледяная глыба, Колышется в небесном океане Зима, что не прощает нам ошибок. Не потонуть бы, словно тот «Титаник».
Меня не взять отравой сладкой лжи, Меня не выжгли злые перемены. Я - затаенный всход озимой ржи, Лежат на мне сугробы по колено. Мне силы даст родная мать - зерно, Отец-буран набьет перины пухом. Свиреп мороз, но мне-то все равно, Да и зима кончается, по слухам. Моя земля таежная скудна, Но мне не нужно вовсе чернозема. Меня спасет в любые времена Прапрадедов истлевшая солома. Я с сорняком разделаюсь весной, Когда мы встанем с братьями по крови Зеленой непроторенной стеной, По пояс в мае, в августе по брови. Начну- желтеть, и жесткий стебель мой Подрежет жатка, завывая в голос. Мой хлебный дух витает над стерней. Я жил не зря - тяжел налитый колос. Меня смололи - будет хлеб и спирт. Меня хвалили: «рожь не подкачала!» А в зимнем поле стебелечек спит. Моя кровинка все начнет сначала.
Отбирает ветер золотые пряжки У осин печальных, у берез седых. В поле отцветают поздние ромашки, Солнце напоследок светит за двоих. Осень незаметно хочет подобраться, Но предупреждают клики птичьих стай. Лета не хватает вдоволь налетаться, А теперь из дома снова улетай. Нет еще метелей, но уже не жарко, Пруд не льдом закован - хрупкой пеленой. Медленно крадется лунная байдарка, Звезды всколыхнувшая быстрою волной. Выгоняет ветер из ложбинок сырость, По утрам на лужах ломкая слюда. По лесам раздетым эхо прокатилось – Это в голос тяжко стонут провода. Попрощайтесь с летом - время наступило. Побродите с листьями в рощах и лугах. Успокойтесь душами для зимы постылой – В тучах темно-синих первые снега.
Арбузы по щербатому асфальту Раскатаны, как пушечные ядра. И яблоки, цветастые, как смальта, Наигрывают музыку бильярда. А школьники барахтаются в листьях. Учительницы крик не принимая, Растрепанной цыганкою в монистах Бренчат вагоны дряхлого трамвая. Насупились надменные конторы, Кипят людьми ларьки и магазины И голуби, надменные, как воры, Заглядывают в сумки и корзины. Воробушки летают, не смущаясь, Нахохлившись в борьбе за корку хлеба. Лишь я один иду и улыбаюсь В больших витринах отраженью неба. Влюбленные гуляют отрешенно, Ногами перемешивая краски. Ребенок чей-то так завороженно Разглядывает небо из коляски.
Декабрь: Дыхание последнего тепла Отнял декабрь и бросил снежным ливнем. Куда плывут в застывшем море зимнем Обломки крыш, деревьев и стекла? Январь: На клочья тишину январской темной ночи Вагонов суета разорвала. Но полночь терпеливо собрала И бережно скрепила эти клочья. Февраль: Метельный шорох в мутном феврале Отшлифовал все грубое, казалось. В неясном свете редких фонарей Какая-то покорная усталость.
Разбросаны по улицам коробки от игрушек, А елочек скелеты забыты во дворах... Стих новогодний праздник, нет выстрелов хлопушек, И жизнь осталась той же, какой была вчера. Мы пели и плясали в угаре карнавальном Вокруг красивой елки, поставленной на крест. А елочек скелеты теперь лежат в канавах, Последнею смолою сочится свежий срез. Их, как рабынь, тянули за спутанные волосы, За то, что были колкие, распяли на кресте. На радость детям малым сверкающие полосы Повесили на пленницу, твердя о красоте. И красота погибла. А лес осиротелый Прибавит к старым ранам еще один порез... Год следует за годом. Мы тоже поседеем. Тогда уж наши дети пойдут все в тот же лес. И дети наши снова, как мы когда-то срубят Как пели в детской песне, «под самый корешок». На радость внукам нашим, они опять погубят Душистого младенца величиной с вершок. Да! Елочек скелеты дворы заполонили. Их припорошит снегом сибирская метель. И на снегу напишет, что здесь похоронили Красавицу безгласную, молоденькую ель.
В сухой траве таится первый снег, Как в русых волосах седые пряди. Я знаю - у него короткий век: К полудню не останется ни пяди. Но грозен он, ненастья первый знак. Окончился листвы беспечный танец. Лишь по логам мерцает, как закат, Осинника болезненный румянец. Все сжалось от внезапных холодов. Не ждали и надеялись на что-то. Так тихо. Лишь на струнах проводов Выводит ветер неземные ноты. Зачем пришел ты, пасынок зимы? Растаял - ни привета, ни ответа. Сверкнет ли средь осенней кутерьмы Пронизанное солнцем бабье лето?
78. Что ж, зима, назавтра не взыщи. Завтра март, твои потуги тщетны. Ведь Земля, как камень из пращи, Подлетела к Солнцу незаметно. До весны осталось полчаса. На стекле мороз рисует листья. Завтра март. В раздетых небесах Засияет завтра шкура лисья. Рыжее, ослепшее от сна Солнце опалит сугробьи спины. Ночь всего, и выгребет весна Угли из небесного камина. Зашипит, запенится пожар, Задымится снег, шумя ручьями. Полчаса всего, а завтра март Ослепит нас белыми плечами.
У мягкой кромки медленной зари Растаяла ночная неприступность. Где небо наклонилось до земли, Стоят деревья, ветками насупясь. А солнце, пробираясь через лес, Лицо хвоей до крови исхлестало. Уходит ночь со всех открытых мест В укромные, пока не рассветало. Ничто не может в мире, кроме дня, Ничто не может заново родиться. А он пришел, чтоб заревом огня Со всеми справедливо поделиться.
Холодное солнце на сажень прошло от земли, В заснеженный лес опустилось, шипя, и затихло. Студеный покой наконец-то снега обрели, О чем-то молчат и вздыхают колючие пихты. Властители дум, проявляются звезды во тьме. Шатунья Венера скользит над макушками елей. Застыли березы, привыкшие к долгой зиме, Под белой корой пробивается пульс еле-еле. Все намертво слито, и ночь перепутала мир, Смолола в труху все условности верха и низа. Два звездных титана скрестили обломки рапир И бились над домом, срубая коньки и карнизы. А скучный зевака твердил: «Метеорный поток», Не ведая смысла в сверкании искр раскаленных. Счастливо сияя, Венера ушла на восток, Прижавшись на миг к богатырской груди Ориона. И он, припадая на ногу, отправился вслед. Малиновый шар на востоке прервал поединок. В заснеженных окнах уже появляется свет Парным молоком согреваются стенки у кринок.
Эта злая зима то ли мачеха мне, то ли мать. То ласкает снежком, то в метели сереет от гнева. Никогда не научишься козни ее понимать. Не пускает она ни направо меня, ни налево. Поналипла на ноги веригами черных пимов, Положила на плечи тулупы из грубой овчины, Загнала, как в берлогу, под сонные крыши домов И сказала: «Пиши!», не вдаваясь в дела и причины. – И не вздумай терять навсегда драгоценные дни, Зарифмуй все, что можешь, ты будешь со мной не в накладе. Этой долгой зимой неспокойное сердце саднит, И шагают слова по листу на бесшумном параде.
Земля в бинтах. Кирпич дымящих труб Сквозь марлю проступает сукровицей. Дома, как корабли, навстречу мне плывут. Я вижу забытье в их равнодушных лицах. Как много спето песен и стихов Про русскую деревню и раздолье. Не надо лжи. Старух и стариков Мы бросили одних. Нет пахаря на поле, А там растет бурьян: полынь, чертополох, Теряется в траве убогая пшеница. Здесь зерна от плевел не отличит и Бог, Но Богу недосуг на Землю к нам явиться. Здесь затухает жизнь, здесь водка грозный царь, Здесь с кровью матерей младенцы пьют отраву, А сытые певцы под радужную хмарь Завистливо поют, что, мол, по пояс травы. А травка - до колен, а в ней стекло и лом. В некошеных местах осинник душит землю. Вампирам - городам осиновым колом Жизнь отомстит за то, что выпили деревню. Быть может, все не так? К чему напрасный страх? Эй, новый Дон Кихот, к чему ломаешь копья? Пройдитесь по земле, она лежит в бинтах, И тают на губах зимы седые хлопья.
Декабрь свежевыпавшим снегом Дороги за ночь запечатал. Всю землю нехоженой сделал, Нетронутой и непочатой. Никто до зари не посмеет Войти в эту лаву сугробов. А в небе все мелет и метет Какой-то неведомый жернов. Лишь в дебрях голодные зайцы Петляют к заветным осинам. Вот солнце в еловые пальцы Легло золотым апельсином. В домах, занесенных по крыши, Забрезжило подслеповато Мужик, озадаченный, вышел С большой снеговою лопатой. Плывет он с упорством Колумба По тихому белому морю. В потемках далекого сруба Корова ждет сена и соли. Она золотые лепешки Подарит ему без корысти – Он летом нароет картошки На зависть соседям и близким. Светило прошло стороною. Едва откопался - и вечер. Мужик с просоленной спиною Сутулит озябшие плечи. Под крышами дремлют на слегах Коты. Еще долго скучать им. Декабрь свежевыпавшим снегом Все тропы опять запечатал.
Солнце телом осьминога Распласталось на востоке Для великих и убогих, Милосердных и жестоких. Есть на свете три различья: Света, тьмы и полутона. Для меня, ведь я - язычник, Выше солнца нет закона. Кто не верит, пусть вглядится, Там, где зимы по полгода, В человеческие лица Перед солнечной погодой. Я молиться не умею, Не проймет меня распятье. Только солнцу я не смею Посылать свои проклятья. Кто со мной, креститесь в мае Под разрывы липких почек. В свою веру принимаю Всех, кто солнцу верить хочет. Я распял себя на ивах – Сквозь ладони лезут листья. Я нашел нетерпеливых, Что насквозь пронзили кисти. На оттаявшей поляне Жду восход с упорством бычьим. Не ругайтесь, христиане, Я - пожизненный язычник! Может быть, смирюсь под старость И найду другого бога. Но смотрите: распластаюсь Солнце телом осьминога!
85. Мне говорят, что я неисправим И мой талант - он никому не нужен. Посмотрим же. Язык - вот исполин. Пред ним сам Бог смирен и безоружен. Он сам сказал: «Вначале было Слово». Набор фонем, не холст и не гранит. Оно в себе то нежно, то сурово, Весь этот мир таинственно хранит. Империя разрушена, но снова, Как призрак, из руин своих встает. Все строится и рушится от Слова – Вот новое открытие мое! Давно известно это и забыто: Поэт повывелся, писатель измельчат Взрывайся, Слово, крепче динамита Начато всех концов и всех начат!
Отвечу наконец на каверзный вопрос: Как все эти слова мне в голову приходят? Мне нечего скрывать. Пишу, когда навоз Кидаю по весне в раскисшем огороде. И слышится в ответ: «Уж не смеется ль он? Навозные стихи? Рисовка и потеха». Его перекидал за зиму сорок тонн, И, уверяю вас, мне было не до смеха.
И век не тот. И жизнь совсем не та. Писать сонеты - странная причуда! Но как мне надоела суета! Как хочется нелепого абсурда! Я понял все. Мне не дождаться чуда. И жизнь пройдет поспешно мимо нас. И все-таки опять из ниоткуда Летит, весь в пене, вздыбленный Пегас. И не дает припрятать про запас ни тайных слов, ни мыслей сокровенных. Все снова начинаю каждый раз Истратив все в артериях и венах. Меня всегда шатает дрожь в коленах, Когда стихами я забавлю вас.
Аккумуляторы души Садятся снова. Я говорю себе: «Пиши», Но нет ни слова. Устройства для зарядки душ Пока что нету. Ведь «плюс» и «минус» не найдут В душе поэта. Но я открою вам секрет На всякий случай. Есть дом. Там в окнах брезжит свет Под снежной кручей. Я возвращаюсь в этот дом Всегда нежданно И под родительским крылом Врачую раны. И заряжается душа, Шипя и пенясь. Так, что не сделать мелкий шаг – Искрят колени. Так, что двух пальцев не свести: Разрядом хлещет, И в голове какой-то стих Дугой трепещет. Вот побежит упрямый ток На лист бумаги. Глаза сухи - я не жесток – Замкну от влаги.
89. У меня погиб пчелиный рой, Не дождавшись солнечной погоды. Я насыпал полное ведро Мертвых пчел неведомой породы. Понапрасну золотился мед, Слитками висел на хрупких рамках. Что им не хватало, кто поймет, Не прочесть в рассыпавшихся гранках. Так бывает у меня порой: Слог идет, и муза подфартила Только зря. Погиб словесный рой. Вновь ему чего-то не хватило. То ли грязь попала в улей мой, То ли матка в черепе неплодна, То ли мозг затянут пеленой, То ль поверил в то, что было модно. И, насыпав полное ведро Мертвых слов, на этом ставлю точку, Чтобы вновь в промытое нутро Заселить единственную строчку.
Когда сентябрь придет и осень снова Украсит листья прихотью своей, Я слышу: «Много золота литого В лесу на каждой ветке и траве». Когда зима своим дыханьем вьюжным Обрушит снег на голые леса, Я слышу: «Ожерельем из жемчужин Покрыты ветви. Небо - бирюза». Когда весна ручьи направит в реки И оголит проталины в лесу, Поэты будут сыпать, как орехи, Стихи про птиц и женскую красу. Так было. Так, наверное, и нужно. И я не избежал избытка чувств. Но как все это скучно и натужно – Вся эта невзаправдашная грусть. Вся эта радость, звон и пышный цвет, Уподобленья, памятные рощи – Но этого всего в природе нет. Все так, как есть - суровее и проще. Есть мать, жена и детский смех, И ради них труды без перерыва. Есть сестры, братья, правда, не у всех. Все ждут тепла без всякого надрыва. И ждут любви. Она без лишних фраз Приходит к нам без лживой поволоки. И без нее, я уверяю вас, Мы все мертвы, как каменные блоки. Есть снег, зима, весна, и никакой Загадки в них - движение по кругу. Вернем лесам заслуженный покой. Стяните на фантазии подпругу. Ведь рубим без пощады. Что же петь? Я видел, что трелюют и ломают Березы. Им приходится хрипеть, Когда им трос на шею надевают. А небо? Бирюза-то бирюзой. Я не художник. Говорю по делу. Что там за дождь пролился за грозой, Что даже незабудка пожелтела? А кто-то ищет, так или не так Пристроить рифму, что там критик выдаст? Стихи писать способен и дурак, Нетрудно развести глазную сырость. Мне ж мой октябрь расслабиться не даст. Он тих и строг, опустошен и вымыт. Лишь кое-где на вербах и осинах Последний лист задерживает глаз.
Что ж моя голова, Ты слова уж не можешь сложить В пирамиду стихов: Взбунтовались рабы без острастки. Если б только слова, Кабы только хореям служить, И низать на перо Без разбора налипшие краски. Если б только глоток Не продавшей себя доброты, Может что и случится, Какая-нибудь перемена. Но успею ль заметить Поникшие в плаче цветы? Жизнь безумная мчится, Как «скорая» с дикой сиреной.
«Служенье муз не терпит суеты». А жизнь-то суета. Так что ж вы, музы, Летите к праздным и свои цветы Бросаете холеным и обрюзглым? Мне неприятен вот такой сюжет. Я знаю по себе, ничтожной строчки Не выносишь без суеты сует, Не выгрызешь ядра из оболочки. Ведь жизнь - всего лишь сумма мелочей, И каждая - кирпич в надежной кладке. Один не так - и дым идет с печей, И лопаются стены при осадке. Без суеты, труда и волокит Не будет ничего. Пустырь и ветер. И жерновов тяжелые круги Недаром суетятся на рассвете. Сквозь Шум и гам, да топот детских ног Летит Земля, быстрей свинцовой пули. А жизнь, как необдуманный бросок Открытой грудью к черной амбразуре.
Нашпигована голова миллионом нелепых фраз. Понимаю, что все - слова, но какая же сила в вас. Иногда поперек себе замедляю их ровный ход, Так они, как в курной избе, щиплют веки и лезут в рот. Ведь меня приземленней нет. Вечный практик и нигилист. Не даю им зеленый свет, так на красный летят под свист. Отрицал я и то, и то. Ложь повсюду подозревал, Ощущая своим хребтом, что слова заведут в провал. Так ведь нет, подвели слова и влекут неизвестно куда Норовят все плотины сорвать, как весной снеговая вода.
Не пойте о любви с трагическим концом! Не ставьте черный крест на собственном народе. Я тоже тем грешил и с яростным лицом О горестном писал вразрез слащавой моде. Но все это не то. Я чувствую нутром: Ни люди, ни любовь, ни совесть не погибли. И свежей крови ток пробьет коварный тромб, Не втянет наш корабль зловещая Харибда. Налейте в уши воск, прислушайтесь к себе. Вот если там, внутри, все победила злоба – Тогда, конечно, все. В душе - гнездо сирен. На острове их нет, не всматривайтесь в оба. Сломавшийся хребет не сдвинет ватных ног, Но то еще вопрос: что сломано, что цело. Какие б времена не встали на порог, Не нянчите тоску, она - не панацея. Как воздух нам нужны правдивые слова, Но истина есть жизнь, кликушество - погибель. Не плачьте, дайте срок, поднимется трава Из пыли и песка на оголенной глыбе.
95. Каких только не выдумано сказок, Чтоб жизнь свою земную оправдать, Чтоб вечную загадку разгадать: Откуда взялся человечий разум. Меня в том убеждает раз за разом Безумие религиозных толп, Которым нужен идол или столп, Чтоб следовать божественным приказам. Давайте же не будем забывать: Создатели религии - поэты. Что проку их геенною пугать И вешать всех собак на них при этом.
96. ТЕМ, КТО УПРЯМО ИЩЕТ В МОИХ СТИХАХ ЧЬЕ-ТО ВЛИЯНИЕ Я в детстве Пушкиным переболел, И Лермонтовым бредил, как в горячке. Державин оставаться не у дел Не позволял моей душе - гордячке. А позже древнегреческий бацилл Проник в меня. Ведь сердце-то не камень. Гомер к лицу мне руку приложил: Они, слепцы, знакомятся руками. С баллад Жуковского был небольшой озноб, А Тютчев с Фетом развели простуду. Некрасов же едва не бросил в гроб – Его я никогда не позабуду. Блок хитрую болезнь во мне развил: Так говорить, чтоб не было понятно. Для тех, кто от рождения дебил, Для них стараться очень неприятно. От «Скифов» я ангину подхватил, Лечил ее я Бурлюком и Белым. И Маяковский мне не подфартил, И от него я нездоров доселе. Про легкость стиля и про модный блеск Я слышал, но с собой не совладаю. Цветаевский горячечный бурлеск Лишь в легкий насморк душу повергает. Есенин с «Пугачевым» и Дункан Мне обернулся для желудка язвой, И Пастернак мне расставлял капкан, Но я попался далеко не сразу. Василий Федоров попортил печень мне, Хоть я не пил с ним, но писал он смело. Солдаты, что писали о войне, Мне в кровь забросили опасную холеру. Гудзенко, Кедрин, Дудина, Орлов, Рождественский, Васильев, Евтушенко Болезни множили мои каскадом слов, А там и Солоухин, и Ваншенкин. Высоцкий с Окуджавой, наконец, Так эти заразили беспокойством. Так что, ребята, - это не конец. Я всем переболел с терпеньем и упорством. Кто повлиял? Мефодий и Кирилл, Что дали варварам - славянам Кириллицу - вот я и сочинил Все то, что прорывается бурьяном Откуда-то из недр. А кто меня учил, Не знаю. И не мне судить об этом. Мне кажется: себя я излечил. Теперь лечу других. Я стал поэтом.
Слова свободного стиха Должны сверкать, как лемеха. Должны гореть, как циферблат, Покрытый фосфором, в ночи. Слова, уложенные в ряд, Как розовые кирпичи. Теперь ничто не сдвинет их: Ни время, ни людской укор, Ведь на крови замешан стих. Такой не крошится раствор! Самовлюбленным невпротык Двух слов надежно срифмовать. Удел безумных и святых Себе на части душу рвать. Занятье это не для тех. Кто весел, вечно сыт и пьян. Не для веселья и утех Поэту дар от Бога дан. Но все же в небо не гляди. Слова не там, они внизу, Там, где река под грузом льдин Так ждет апрельскую грозу. Где из-под снежного пласта Пробился розовый кандык, Прочти с измятого листа Весны шершавый черновик. Не можешь? Ну, тогда иди, Пиши свой пресненький обман, Ложь до абсурда доведи. Пиши, мой милый графоман.
Могу ли я писать от имени народа? Твердите, что нельзя. Я вас забыл спросить. Мне было недосуг - был срок траву косить И выводить углы тяжелого зарода. Могу ли говорить сомнительное «Мы»? Не бойтесь за меня, я за него не прячусь. В краю тюремных нар и нищенской сумы Не выжить одному. Вот я и не артачусь. Вы говорите мне: «Копайся сам в себе, Ищи в своей душе небесных откровений». Я поднимаю жизнь на собственном горбе, Смахнув соленый пот своих стихотворений. Вы извели меня беспечностью своей. О, как бы я хотел плутать и ошибаться! Но вижу злой бурьян заброшенных полей – Вот что мне не дает собою любоваться! Там, где душа была, там вымахал осот, Пустил на сажень вглубь кривое корневище. Вопрос передо мной (нет, мне не до красот): Кого в пустых домах холодный ветер ищет? И почему сорняк стоит глухой стеной, Колосья подавив, и семенами сеет? Да что ж это опять с истерзанной страной, С разбитой и больной распутницей Расеей? Не претендую я на ржавый постамент, Мой не рожденный бюст не будут пачкать птицы. Мне не поднимет бровь ни ложь, ни комплимент, И жизнь не изменить написанной страницей. Я слабый ледокол, затертый среди льдин, Рабочая пчела в своей ячейке сота. Пусть от моей строки сгорит хотя б один Раскрытый парашют над семенем осота!
Так хочется чего-нибудь хорошего, Чего-нибудь бессмысленно красивого. Наскучило безрадостное крошево, Размеренность житья невыносимого. Так хочется вернуться к бесполезному, Достигнуть недоступной отрешенности, Отбросить золотое и железное И отразить нашествие учености. Все бросить и идти по полю снежному, Нетронутому полю серебристому, Чтоб позади осталась тьма кромешная, Куда-нибудь искать другую истину. Но как же наши души зашнурованы! Каких узлов в них только не накручено! Живу я, будто в стену замурованный, Идти одной дорогою приучен ведь. И ничего тут, видно, не поделаешь. Но чистый лист, стихами припорошенный, Беру, чтобы искать освобождения, С дороги уходя тропой нехоженой. Но что же это? Поле кем-то всклочено, И ветви на березах пообломаны. Зияют на снегу, как червоточины, Следы людей, таких же замурованных. Я не один иду. Но то не радует. Хотелось ведь чего-нибудь хорошего. Затоптан снег, и в нем прожилки мрамора, И корни проступают через крошево.
Не рифмуется слово со словом. Сколько слов обернулось золой! На душе, как на комле сосновом, Все рубцы затянуло смолой. Видно, это спасенье такое. Передряг невеселый итог. Покрывается сердце корою, Закрывается мозг на замок. Ключ потерян. Я тих и спокоен И во всем доверяю судьбе. Будет время - я ломиком вскрою, Топором прорублюсь сам к себе. Разломаю условностей меру. Заскучавшее слово растлю. Изощрявшиеся лицемеры Пусть от зависти лезут в петлю. В тенетах поэтических братии Пусть меня разберут по ребру. Но сегодня ни мамы, ни тяти – Ничего в себе не разберу.
Безжалостно комкая дни, От зари до зари. Головы повернуть не успеть. Вот и август зажег В нестареющем небе огни, И леса так спешат Зажелтеть, заалеть, поредеть.
| ||||||
| ||||||
| Сайт создан по технологии «Конструктор сайтов e-Publish» | ||||||